Долгая дорога в Никуда

Заметив мою хандру, матушка предложила мне ехать в деревню, к двоюродной бабке, которая всякий раз, когда доводилось написать письмо, звала меня в гости. Недолго думая, собрался я в дорогу и отправился на автовокзал…

Ранним утром следующего дня меня разбудил водитель автобуса:

– Эй, парнишка, тебе здесь выходить, – потряс он меня за плечо.

Я глянул на часы. Было начало шестого. Все пассажиры спали, здесь больше никто не выходил.

Потянувшись, я вылез из удобного кресла и спустился из высокого салона междугороднего автобуса вниз, на землю.

На улице было по-утреннему прохладно, водитель достал из багажника мои вещи, и через пару минут рокот дизеля покачивающейся на колдобинах просёлочной дороги огромной машины растворился вместе с ней в густом тумане.

Я осмотрелся. Вокруг не было никого. Кое-где из густой пелены тумана виднелись деревянные заборчики, штакетник палисадников и изгороди вокруг аккуратненьких белых мазанок, да вырисовывались неясные очертания ближайших домов сельской улицы.

Довольно долго вокруг не было ни души, и я стоял, не зная, что делать, и в какую сторону идти. Наконец из тумана послышался какой-то шум. Вскоре стали различимы поскрипывание, цоканье и тихий разговор. Потом показались очертания, и я увидел морду лошади с торчащими, навострёнными ушами. Она шла прямо на меня. За ней показалась телега, в которой сидел сморщенный старичок в кепке, куривший самокрутку. С ним ехало несколько женщин в повязанных на головы пёстрых платках и серых телогрейках. Старик смолил и молча правил лошадью, а бабы о чём-то переговаривались.

Я отошёл с дороги, взяв свои вещи. Телега поравнялась со мной, и старик, заметив меня, натянул поводья, остановив лошадь.

– Тпру, окаянная! Ты, чей будешь? Как с Луны свалился ни свет, ни заря! – и вдруг разразился на кобылу трёхэтажным матом, хотя особой причины для такой ругани я не заметил.

– Да я из города, к бабке своей двоюрной в гости еду.

– Вижу, что не из здешних мест, – согласился дед, затянувшись с самокрутки. – А энто которая?

– Да, Пелагея Пантелеевна. В Васелихе живёт.

– В Васелихе? – переспросил дед. Бабы перестали болтать и тоже прислушались к нашему разговору. – Так это пять километров отсюда.

– А почему же меня из автобуса здесь высадили? – удивился я.

– Так это же в стороне от дороги. Автобус туда не заходит. Там глухомань, почти у самых болот. Вот там Васелиха и есть. А это Большая Василиха.

Пока он говорил, тлеющий пучок табака выпал из его самокрутки, и в пальцах у старика осталась только трубочка из кусочка газеты. Дед озадаченно посмотрел на это происшествие и с досадой снова смачно выматерился, не обращая внимания на женщин.

– Что же мне теперь делать?

Известие меня озадачило: идти пешком в такую даль мне не хотелось, да и места были незнакомыми.

– Что-что?.. Стой и жди, пока кто-нибудь в те края не подастся. Попросишь, чтобы подвезли, а хочешь – пешком иди. Но не советую: там через лес идти надо. Лучше подожди кого-нибудь… Сейчас пройдёшь вон туда, – старик показал рукой в туман, обозначив направление, – там, на окраине села развилка. На ней будешь ждать. Там сразу видно, кто куда направляется. Увидишь, что на правую дорогу поворачивают, – маши! Подберут… Ну-ка, двиньтесь, бестии, – прикрикнул он на женщин, – пусть хлопец сядет, довезём до туда.

Женщины раздвинулись, освободив мне немного места. Я запрыгнул на телегу и минут через пять оказался на той самой развилке, про которую мне говорил старик.

– Тебе, хлопец, вот по этой дороге. Стой и жди, пока в ту сторону кто-нибудь не повернёт. Если на ту дорогу сворачивает кто, то уж точно в Васелиху едет, а иначе никто тебя не повезёт.

– А часто туда кто-нибудь ездит? – поинтересовался я.

– Да как тебе сказать, – пожал плечами старик. – Как повезёт. Можешь и день простоять, и никто не поедет. Ну, давай, прощевай!..

Подвода скрылась в утреннем тумане.

Действительно, прошло больше часа ожидания, утренний туман совсем рассеялся, на востоке показалось из-за горизонта солнце, озаряя всё вокруг ярко-розовым светом, а мимо меня не проехало ни машины, ни чего-нибудь ещё.

Я потерял уже всякое терпение, и начал было подумывать, как бы отправиться в путь пешком, как вдруг показалась знакомая уже мне подвода.

– Стоишь? – спросил старик, поравнявшись со мной.

– Стою, – устало согласился я. Мне так хотелось поскорее добраться до какого-то места, где можно было бы хоть ненамного прилечь и выспаться.

– Ладно, подожди ещё немного, – сжалился надо мной дед. – Если тебя никто те подберёт, то через часок я в ту сторону поеду, на пасеку. Ко мне прыгнешь.

Прошёл час. Жизнь в деревне между тем ожила. Сначала заголосили петухи, потом замычали коровы в стойлах, и вскоре хозяева стали выгонять их на улицу. Показался пастух, который сгонял коров в стадо, двигаясь по направлению ко мне. Затем, обойдя все дворы, пастух завернул стадо в обратную сторону и погнал от меня прочь.

Мимо проехала пара тракторов с прицепами и несколько машин, но никто не повернул в сторону Васелихи.

Снова показался знакомый мне уже старик.

– Ну, что? Так и не уехал? – улыбнулся он прокуренными зубами.

– Так и не уехал, – односложно ответил я.

– Ну, залазь, поехали.

Я сел на телегу, в которой по соломе каталось несколько пустых алюминиевых фляг.

Старик перехватил мой взгляд:

– Это я за мёдом еду, – пояснил он. – Так ты, значит, к Пантелеихе едешь?

– К Пелагее Пантелеевне, – поправил я его.

– Ну, да-к это она и есть, её здесь так называют….

– А вы её знаете?

– А как же! Знаю. Хорошая баба, – улыбнулся чему-то своему старик. – И надолго?..

– Не знаю, недели на две, наверное.

– А-а-а… Ну-ну!

Старик больше не спрашивал меня ни о чём, и я принялся обозревать местные пейзажи, постепенно погружаясь в полудрёму.

Всходившее всё выше солнце стало уже припекать, вокруг лежали поля, то здесь, то там упиравшиеся в лесную чащу. Кое-какие из них были засеяны уже налившимся, поспевшим зерном пшеницы. Другие стояли под паром. То там, то здесь видны были сенокосные луга и охватившие их со всех сторон, подступившие частоколом опушки густых, непролазных лесов, ещё зелёных, но уже подёрнутых едва уловимой дымкой увядания.

Дорога извивалась между полей по холмистой равнине, ныряла изредка в пролески, и порой проходила сквозь густые чащобы. Кое-где на её сухих, пыльных колеях попадались лужи, и когда они были большие, лошадь с трудом перебиралась через них, чавкая копытами в глинистой грязи, а потом ещё долго мучилась, вытаскивая из распутицы телегу, погрузившуюся в жижу до самых осей и уже напоминавшую так лодку в болоте. Старик тогда понукал кобылу и даже изредка, когда слякоть была особенно непролазной, хлестал её для острастки, но не больно, по худой спине и ребристым бокам.