Долгая дорога в Никуда

Я уже потерял счёт времени, когда вдруг на какой-то развилке посреди поля старик заговорил:

– Так, ну, теперь слазь… Тебе дальше прямо, а я сворачиваю налево, на пасеку.

– А далеко ещё? – поинтересовался я, оценивая тяжесть своего чемодана.

– Да с километр где-то. Наверное, придётся тебе пешком топать: сегодня вряд ли кто уже в ту сторону поедет…

Мы разминулись, и, таща ставший неожиданно тяжёлым и неудобным чемодан, я промучился ещё с битый час, пока, наконец, не показались через небольшое поле за опушкой леса окраинные дома деревушки.

Природа вдруг сделалась мрачнее, а, может быть, мне так только показалось от того, что я остался один: деревья подступили ближе к просёлку, который сделался уже и сам стал едва ли не тропинкой, чащоба по обе стороны погустела. Частокол деревьев стал чаще, и среди него замерещились в сумраке подлеска тени лесных тварей…

Я не обманулся в своих представлениях: деревушка оказалась действительно небольшой. Была бы она немного меньше, и её можно было бы назвать хутором или выселком.

Около двух десятков деревянных бревенчатых, серых от старости домов предстали перед моим взором. Кое-какие из них даже почернели от времени, покосились на бок и, в общем, представляли унылую, такую знакомую из многочисленных описаний всех времён России картину.

Перед самой деревенькой протекала небольшая речка. Через речку дугой стоял мостик. Дорога к нему шла по насыпи, по сторонам которой был болотистый луг, и речка, протекавшая с востока на запад, слева и справа, по обе стороны от мостика, теряла свои отлогие, едва различимые, берега и разливалась в болотистую заводь, широкую и безбрежную, кое-где поросшую зарослями камыша, утыканную редким берёзовым сухостоем и пожелтевшей травой.

Проходя по мостику, я обратил внимание, что речка не очень глубокая, почти ручей, и местами видно дно из ржаво-рыжего песка и каменной крошки, подёрнутой серым бархатом ила.

Не смотря на то, что время близилось к полудню, на улицах никого не было видно. На домах не было ни табличек с названием улицы, ни номеров.

Покрутившись у крайних изб деревушки, я уже хотел было постучаться в одну из них, как мне навстречу вдруг, заскрипев дверью, из сеней выскочила невысокая стройная девчушка, ловко крутанувшая в дверях коромыслом с пустыми вёдрами. Одно из них просвистело, тихо позвякивая, перед самым моим носом.

– Ой, чуть было не зашибла! – весело произнесла она. – А вы что, к нам?

– Да нет, то есть, да, … к вам. Я ищу бабку свою, Пелагею Пантелеевну.

– А-а, так это на другой конец села надо. Она там живёт, рядом с ведьмячкой.

– С кем, с кем? – не понял я.

– С ведьмячкой, – повторила девушка, но, окинув моё недоумевающее лицо понимающим взглядом, добавила, – ладно, пойдём, покажу.

Мы вышли со двора, обнесённого хлипким забором из жердей, и пошли вдоль по горбатой улице, поднимаясь вверх. Я порядком уже устал и потому молчал, лишь изредка поглядывая на свою спутницу. Она долго и пристально изучала меня с ног до головы, а потом поинтересовалась:

– С города что ли?

– Ага, – нехотя ответил я.

– Надолго к нам?

– Да нет, недельки на две.

– И правильно, – печально вздохнула деваха, – нечего тут больше делать. Скукотища страшенная. Я вот подрасту ещё немного и тоже в город подамся: учиться.

Теперь я с любопытством окинул её взглядом и попытался угадать, сколько же ей лет. С виду было пятнадцать-шестнадцать.

Улица пошла под горку, и мы подошли к колодцу, срубленному и покрытому сверху теремком. Серые брёвна его в запашках и углах поросли мхом.

Я заглянул внутрь и увидел своё отражение в зеркале воды метрах в трёх внизу.

– Тебе вон до того дома надо пройти, – показала девушка, поставив вёдра на землю. – Там твоя бабка и живёт.

– А что это за соседка у неё странная такая? – невольно поинтересовался я.

– А-а-а, – махнула рукой девушка, лениво поморщившись. – Со скуки да тоски не только ведьмячкой стать можно.

Она зацепила ведро за цепь и толкнула его вниз. Барабан закрутился, и девушка стала притормаживать его ладонью по вытертой до блеска поверхности. Послышался грохот и плеск.

– Давай, помогу тебе, – предложил я, собираясь взяться за рукоять.

Но девушка отстранила меня уверенным жестом:

– Не надо, я сама.

«С характером», – подумал я про себя.

Оставаться и смотреть, как она работает, было неудобно и следовало бы удалиться.

– Как тебя зовут-то? – спросил я у неё.

– Алёна, а что?

– Да нет, ничего. Спасибо, Алёна, за помощь.

– Не за что, – она посмотрела в мою сторону, улыбнулась и снова занялась работой.

Я направился к указанному ею дому.

Пелагея, моя двоюродная бабка, крючилась на огороде.

Я никогда прежде не видел её, но догадаться о том, что это действительно она, было нетрудно.

Пелагея давно уже вдовствовала и жила в одиночестве. Дети, что у неё были, разъехались по городам, да по другим сёлам.

Я зашёл во двор:

– Здравствуйте, Пелагея Пантелеевна.

Бабка разогнула спину, повернулась ко мне:

– Здравствуй, здравствуй!.. Это ты что ль внучек мой вновь объявившийся? Ну-ка, дай-ка-т, я на тебя посмотрю…

Она приблизилась ко мне:

– Хорош, хорош, орёл прямо, ну, пойдём в хату.

Она бросила на землю инструмент и повела меня к себе в избу.

Мы взошли на высокое крыльцо, миновали сени и оказались в комнате, всё в которой напоминало мне быт из сказочной русской избы: огромная побеленная русская печь, деревянный, грубый и тяжёлый, неизвестно какой давности работы стол, стулья-табуреты вокруг него посреди комнаты, такие же грубые и тяжеловесные, как он сам. На небольших оконцах без подоконников весело пестрели яркие занавески в цветах.

Дом Пелагеи Пантелеевны мне понравился.

Я не знал, как примет меня она, эта бабка, и видевшая-то меня впервые в жизни, но вскоре уже ел наваристый, красный деревенский борщ с домашней выпечки ароматным, удивительно вкусным хлебом.

– Ну, рассказывай, чего приехал, чего-т тебя черти принесли? – то ли шутя, то ли серьёзно и сердито спросила Пантелеиха, – теперь, кажется, до меня стало доходить, за что так назвал её старик на подводе.

Я смутился, не зная, что ей ответить, но она недолго мучила меня молчаливым ожиданием объяснений и сказала: