Долгое дело
Шрифт:
Рябинин не любил формальную работу - даже ту, которую требовал закон. Разумеется, Калязина ничего не скажет, и все-таки перед опознанием ее стоило допросить о всех эпизодах. Ему казалось, что она уже сидит в коридоре и ждет десяти часов, - ему казалось, что из-под двери бежит тайный сквознячок и костенит его тело панцирной силой.
Некоторые юристы считали, что вызванному гражданину допрос ничего не стоит - как с приятелем побеседовать. Или как на работу съездить. Рябинин думал иначе: человек обязан явиться к следователю, обязан ответить на все вопросы и обязан сказать правду. Поэтому допрос -
Он ждал Калязину. Допрос - это всегда психическое насилие... Над кем же оно совершится теперь? Рябинин это вроде бы знал, но каким-то хитрым приемом скрывал от самого себя, чтобы не очень разочаровываться - в самом себе.
Ровно в десять - она никогда не опаздывала - Калязина невзрачной тенью вскользнула в кабинет. Рябинин тайно удивился, потому что ждал графиню, снизошедшую до прокуратуры. Перед ним же села тихая женщина в сереньком плащике, в черном берете, с усталым лицом.
– Здравствуйте, Сергей Георгиевич.
– Здравствуйте, Аделаида Сергеевна.
Не в его осторожном мозгу, а вдали, может быть, за пределами кабинета, засветилась беспричинная надежда. И уже в мозгу отозвалось: почему бы нет? Почему бы ей не осознать, не покаяться, не прийти с повинной - еще не поздно.
– Как работа? - спросил он, потому что ее усталое лицо просило этого вопроса.
– Я сегодня уже побывала на квартирном вызове.
– Холера, чума или проказа?
– Случай псевдотуберкулеза.
– Ага, и вы назначили псевдолечение.
Она улыбнулась - неуверенно и даже пугливо. Так, именно так начинают признаваться обуреваемые сомнениями. Переходящему брод протягивают руку...
– Аделаида Сергеевна, по-моему, вы хотите дать правдивые показания.
– Хочу, - даже обрадовалась она.
– Тогда расскажите, как вы подменили шубу.
– Господи, опять...
Она дружелюбно улыбнулась. Рябинин молчал, пораженный, но еще ничего не понявший. Следующие секунды ложились в сознание ясно, как светлячки: маска, ее маска дружелюбия неожиданно блеснула злостью. Нет, Калязина не заменила ее на злобную - она хотела казаться доброй. Но напускное добродушие, как белый фон, высветило злость ярче прожектора. Вот как? Тогда нужно пытать этих людей добром, как чертей крестным знамением...
– Я не подменяла никакой шубы.
– Вы только что хотели говорить правду...
– Я и сейчас хочу.
– Что же вам мешает?
– Ничего не мешает - я ведь ее сказала.
Отдаленная надежда... Откуда она - уж не от его ли наивности? Скромная одежда и понурый вид... Да, на этот раз Калязина не знала, зачем вызвали и что ее ждет. Поэтому и вошла тихоней.
– Гражданка Калязина, вы отрицаете, что похитили бриллиант в ювелирном магазине?
– Отрицаю, гражданин следователь.
– Отрицаете ли вы, что мошенническим способом похитили пятьсот рублей у директора магазина "Дуб"?
– Да, отрицаю.
– Отрицаете, что мошенническим способом завладели письмом Поэта?
– Да, отрицаю.
И она вновь доброжелательно улыбнулась. Но теперь Рябинин видел ее глубокие и настороженные глаза, нацеленный нос и красивые губы, манерно изогнутые
в доброжелательной улыбке. Ему некстати подумалось, что у нее наверняка отменное здоровье.И промелькнуло, исчезая...
...Грубые люди всегда кажутся здоровыми...
Рябинин еще раз убедился, что без опознания Калязина ничего не скажет. Поэтому допрос заглох.
И тут же увидел на лице Калязиной тайное напряжение и понял, что этот допрос был для нее самым трудным - она догадалась, что Козлова обещания не сдержала, что старушка о письме Поэта заявила, что директор мебельного магазина все рассказал и что ее видели в ювелирном магазине.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Когда мы видим гнусного человека, то обычно считаем, что он опустился. Для нас каждый распустившийся - это тоже опустившийся. Пьяницы, тунеядцы, хулиганы... Погрязшие в скандалах, мелочах, злобе, шмутках... Но мы забываем, что опускаются с высоты. Чтобы опуститься, нужно сначала подняться. Поэтому эти "опустившиеся" никакие не опустившиеся, потому что в своей жизни они никуда и не поднимались.
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Король... А любовь? Видели, чтобы высокий и статный парень шел с пигалицей? Видели, чтобы красавица влюбилась в урода? Молодая влюбилась в старика? Хорошо обеспеченный влюбился в голь-шмоль? Выходит, что, прежде чем влюбиться, человек решает целую кучу социальных, эстетических и биологических вопросов... А уж потом разрешает себе влюбиться. Вот вам и слепая любовь. Да и не было ее и никогда не будет!
– Воскресный обед считаю открытым. - Рябинин выковырнул штопором половинку пробки, а вторую начал ковырять вилкой.
– Ох уж эта мне интеллигенция. - Петельников взял бутылку и ладонью в дно вышиб пробку.
Сухой рислинг никого не опьянил. Может быть, только у Рябинина ярче заблестели очки. Да Светлана чуть свободнее подняла голову, стряхивая оцепеняющую стеснительность. Да инспектор решился на вторую тарелку супа, на которую решился бы и без рислинга. Да Лида от ужаса завела взгляд под потолок, куда последовал взглядом и Петельников, обо всем догадавшись, - она удивилась, что на смотрины он дважды привел одну и ту же девушку.
– Суп из лука, а сладкий, - заметил Рябинин, которому эту неделю все казалось сладким.
– Потому что в нем глюкоза, фруктоза и эта... овошёза, - внушительно объяснил инспектор.
– Вадим, а вы дома готовите? - спросила Лида, любопытствуя, и это любопытство застелило ее лицо ребяческим нетерпением.
– А как же. Варю пельмени, жарю чебурашки...
– Какие Чебурашки? - удивилась Светлана.
– То есть чебуреки и разные чахохбили.
– А супы? - посмелела она.
– Супы нынче не в моде.
– Да? - спросила Лида, готовая умереть от любопытства.
– Нынче в моде бульоны с пол-яйцом... Женщины, да я знаю столько полезных советов, сколько вам и не снилось. К примеру, как из селедки выбить селедочный запах.
– А зачем его выбивать?
– Чтобы она пахла осетриной.
– Ну и как выбить? - заинтересовался Рябинин.
– Вымочить одну сельдь в одном литре коньяка.
– А коньяк потом куда?
– Не скажу. Женщины, а знаете, как отмыть подгоревшее дно чайника?