Долгое дело
Шрифт:
Калязина вдруг бросила студента и воззрилась в потолок:
– Что-то прямоугольное... Книга... Нет, маленькая... Маленькая книга...
Теперь уже откровенные аплодисменты взлетели туда же, за ее взглядом, к потолку. Она устало бросила руки вдоль тела. Тонкая, напряженная улыбка задевала ее губы и тут же сурово исчезала.
Севший было студент неожиданно поднялся и сказал звонким, подобающим гигантскому цыпленку голосом:
– А я о зачетке не думал.
– Это вам так кажется, - снисходительно парировал ведущий.
– Я думал о другом.
– Вы думали о том, как бы
Публика засмеялась: Калязину она побаивалась, ведущего - любила.
– Студент прав, - вдруг сказала Калязина. - Он думал о другом, поэтому я была вынуждена обратиться к мыслям его соседки. Вы думали о зачетной книжке?
– Да. - Девушка испуганно залилась румянцем.
И опять защелкали аплодисменты. Члены комиссии что-то писали, перешептываясь и обмениваясь бумажками. Ведущий прошелся по сцене своим танцевальным шагом. Но студент, этот гигантский цыпленок и по-цыплячьи неугомонный, вновь поднялся и занудным голосом спросил:
– Возможно ли чтение мыслей в том случае, если загаданный предмет будет показываться без индуктора?
– Индуктор - это Калязина, - опять шепнул инспектор.
– Молодой человек, повязка из черной и плотной ткани...
– Возможно, - перебила Калязина. - В следующем сеансе я буду сублимировать именно так.
Обескураженный студент наконец-то растворился в публике.
– Продолжаем сеанс, - оповестил бодрый ведущий.
Рябинин осмотрелся. По рядам бегали какие-то странные нервные завихрения. В зале сидели какие-то странные люди, хотя он знал, что тут собралась главным образом интеллигенция. На ученых докладах эти люди наверняка выглядели не так - сосредоточенно, познающе... На концертах у этих людей определенно были иные лица, ждущие чистой радости. Почему же здесь они стянуты каким-то греховным любопытством? Но такие лица он где-то видел.
– А что, если выйти на сцену и сказать, что она преступница? - шепнул теперь Рябинин.
– Тебе не поверят.
И он вспомнил, где видел такие лица, - в церкви. И он понял, что эти люди собрались тут не познавать, а веровать.
Рябинину захотелось приобрести еще одного единомышленника, кроме инспектора. С другого бока сидел черненький сухощавый мужчина в красивой, вроде бы женской кофте. Он рассеянно поглядывал на зал и не очень смотрел на сцену.
– Какая ерунда, - сказал ему Рябинин.
Сосед кивнул, даже не повернув головы. Рябинин сосредоточился на сцене. Там страдала Калязина, разъедая взглядом новую жертву. И жертва страдала под этим взглядом и взглядом публики.
– Что-то маленькое... Очень мелкое... Оно даже не сублимируется...
Жертва, молодая женщина, неожиданно улыбнулась, словно не выдержала игры в смешинки.
– Милочка, да вы обманщица. Вы ничего не положили...
Во время ответных хлопков на спину Рябинина легла безвольная рука. Он обернулся. Молодой человек, у которого длинных волос хватило бы на двух женщин, тянул ему записку.
– Передать на сцену? - спросил Рябинин.
– Не знаю.
– А что в записке?
– Не знаю.
– Кто хоть написал?
– Не знаю.
– Значит, не вы?
– Не знаю.
Рябинин смотрел на безответного парня, чувствуя, что они тоже попали
в тот странный и нервный водоворот, который крутился по залу. Его завихряла Калязина - мстила неверующим и неверящим.– Ну как - ерунда? - спросил вдруг мужчина в кофте, теперь повернувшись лицом.
– А что? - бессмысленно возразил Рябинин.
– Там написано: "Не говорите того, чего не понимаете".
Под косящим взглядом инспектора Рябинин развернул листок и прочел кривоватые буквы: "Не говорите, если не понимаете". Сосед в кофте усмехнулся.
– Как узнали? - только и нашелся Рябинин.
– Я внушил ему написать эти слова и передать вам.
– Ну, гаси свет, - заключил инспектор.
Мужчина в кофте смотрел на них черными глазами, в которых бегали радужные сполохи. От него пахло коньяком и орехами.
– Товарищи, - сказал ведущий, переставая танцевать и приглушая голос, Аделаида Сергеевна устала. На следующем сеансе она продемонстрирует кожно-оптическое виденье...
Люди выходили молча, не глядя друг на друга. Ни обсуждений, ни смеха, ни той бестолковщины, которая обычно бывает в гардеробах. Казалось, что каждый дал тайную клятву молчать о виденном.
Рябинин пропустил высокую женщину в джинсовом костюме, показавшуюся ему знакомой. Обернувшись, она пошутила:
– Следите за мной, товарищ Рябинин?
– А вы готовите хвалебный репортажик, товарищ Холстянникова?
– А вы их почитываете?
– Я люблю юмор.
– Между прочим, за столом были доктора наук.
– Да? А я думал, что одни кандидаты.
– Жаль, что вы ничем не интересуетесь, кроме статей уголовного кодекса.
– Он и ими-то не интересуется, - вмешался Вадим, который успел исчезнуть и появиться.
– Инспектор Петельников - корреспондент Холстянникова, - буркнул Рябинин.
– Хотите конфетку? - спросил инспектор, добыв ее словно из воздуха.
– Вам тоже сеанс не понравился? - мило улыбнулась она, принимая конфетку двумя пальчиками.
– Жмурки-то?
– Какие жмурки?
– Которые вам устроила Калязина...
– Зачем же вы пришли?
– А тут в буфете свежее пиво.
– Боже, какие вы несовременные... Всего хорошего!
– Может быть, не модные? - успел бросить Рябинин.
И промелькнуло, исчезая...
...Как легко быть модным, как трудно быть современным...
Они вышли на темный и свежий воздух. Летние запахи, уже августовские, мягко сквозили по тихому переулку. Осенние цветы, лежалые арбузы и мокрый асфальт... Уже август. Уже, уже...
– Сергей, как бы она на опознании тебя не сублимировала.
– Ну, видеть с повязкой может любой опытный фокусник. Когда ее надевают, нужно так сморщиться, чтобы осталась щель. А вот мой сосед в кофте...
– Пока ты беседовал с этой настырной дамой, я разгадал. Он уселся с тем парнем в буфете.
– Вот как?
– Наверное, работают в эстраде.
Темный и свежий август вел их по переулку. Темный и свежий август зажег уютные окна. Плоские асфальтовые лужи отражали невесть какой свет - близких ли окон, далеких ли звезд... Легкий, еще не осенний холодок падал с еще не осеннего неба. И от этого еще уютнее светились окна.