Долгое дело
Шрифт:
– Вадим, у чайников дно не подгорает, - сказала Лида вместо своего "Да?".
– Еще как, если варить в нем кашу. И вообще, посуда легче всего отмывается, когда ее моет другой.
– Кто же этот другой?
– Вчера, например, мыл инспектор Леденцов...
Рябинин глянул на женщин единым охватывающим взглядом. Раскрасневшаяся Лида... Воспрявшая Светлана... Сначала он решил, что из-за этого единого и охватывающего взгляда ему захотелось совместить их силуэты, как это делается в фотоаппаратах. Но тут же понял, задетый беспричинной и сразу убежавшей тревогой, что дело не в его взгляде...
– Вадим, у вас будет гастрит, если вы... - начала было Лида.
– Если я не женюсь, - подхватил инспектор. - А я живу по русской пословице: пока баба не грянет, мужик не перекрестится.
– Ну и скоро грянет баба? - спросил Рябинин.
– У нас есть инспектор Фомич. Знаете, как жена о нем заботится? Звонит ему, и если он не обедал, то предупреждает: "Смотри, подохнешь!".
– Вас и так предупредить некому, - заметила Лида.
– А я вот попрошу Свету звонить мне и спрашивать: "Не подох?". Все на душе будет теплей...
Краска, которую не могла вызвать двухчасовая суета на кухне, теперь робко проступила на Светланиных щеках. Рябинин обрадовался - ей, наверное, у них хорошо, коли краснеет от шутливых намеков. И Лиде хорошо - она любит приятных гостей. И Вадиму хорошо - второй бифштекс уминает. А Рябинину всю неделю было хорошо.
– Лучше расскажите что-нибудь из вашей практики, - попросила Светлана инспектора, чтобы не гореть огнем от его слов.
– Можно. Приземляли мы вчера на хазе забулдона...
– Как? - ничего не поняла Светлана.
– Арестовывали на квартире пьяницу. Только вошли... Он прыжком к шкафу. Ну, думаю, быть пальбе. Между нами раздвинутый стол. Кричу, как положено, насчет кистей вверх. Ну и свой пистолетик уже в руке. А забулдон открыл шкаф, выхватил...
– Ружье? - ужаснулась Лида.
– Нет, длинную, тяжелую, конусообразную...
– Мину? - тихо предположила Светлана.
– Нет, бутылку "Плодоягодного". И забулькал. Граммов триста успел.
– Да?
– А говорят, что в городе появился садист, - окончательно распрямилась Светлана. - Подсаживает в свою машину девушек, везет за город, там пытает, а их крики записывает на магнитофон...
– И потом дома прокручивает, - знающе подтвердил Рябинин.
– Ага. - Инспектор кивнул. - Только садист не один, а их несколько. И не на магнитофон записывают, а сами играют на гитарах. И не девушки кричат, а они сами орут. И называются не садистами, а вокально-инструментальным ансамблем "Гармония".
Женщины засмеялись.
У Рябинина всплыла мысль, никуда не исчезнув, потому что была ясной: сколько сказано о любви... А о дружбе? Нет, не так. С какой силой воспето неясное и трепетное состояние, когда человек лишь начал влюбляться. А где и как воспето состояние, когда человек?.. И слова-то нет.
Рябинин обвел всех какими-то обмякшими очками и блаженным голосом спросил:
– Братцы... Есть слово "влюбился", а почему нет слова "вдружбился", а?
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Уж коли зашла речь о любви... Оставим ее для молодежи -
пусть развлекаются, пока не повзрослеют. Жизнь она ведь земная. Я к тому, что любовь есть секс, и больше ничего. Грубо? А правда она такая, грубая. Вся наша любовь сводится к греховным потребностям. Думаете, я любовь не признаю? Признаю, только мое понятие любви другое... Когда с женщиной просто живут - это секс, а когда это делают красиво - это любовь.И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Мне кажется, что я понял, в чем ошибается Юрий Артемьевич, - он не разграничивает понятия "смысл жизни" и "главное в жизни". Разумеется, главное в жизни - это труд. Здоровье - тоже главное в жизни. Еще главное в жизни - любовь. Дети, конечно, главное. Природа, материальная база, психологический климат, образ жизни - все это главное в жизни. Что там еще осталось?..
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Рябинин не поверил первым флоксам, заболевшим, закрасневшим на лотках у метро. Он не поверил ранней свежей картошке, принесенной Лидой с рынка. Он календарю не поверил...
Но в парке посмотрел на березу одновременно с порывом сильного ветра. Его взгляд опередил скорый воздух и первым лег на пышную, слегка отяжелевшую от тепла и поливов зелень, которую желтизна не тронула даже волоском. И тут же гулящий ветер - тот, который он опередил взглядом, - вломился в крону и вытряхнул из нее стайку невесть откуда взявшихся рыжих листьев.
И Рябинин поверил - август.
– Уже август, - сказал он Беспалову, входя в его кабинет и осторожно удерживая за уголок маленькую бумажку - как просушивал.
– А...
– Что "а"? - спросил Рябинин, запоздало поняв ненужность этого вопроса: его слова опередили собственную мысль, как утром взгляд обогнал парковый ветер.
Уже август. Уже август, а... Только оно, только время бросает в душу это железное "а". Месяц прошел, а... Год прошел, а... Жизнь прошла, а... А что? Зачем они прошли?
Рябинин прищурился, близоруко вглядываясь в лицо Беспалова, - это ли сказал прокурор? Юрий Артемьевич тоже прищурился, собираясь ответить. Но Рябинин опередил его философским сообщением:
– Египетскому сфинксу четыре тысячи лет. Лежит себе.
И промелькнуло, исчезая...
...Мы не живем, а просматриваем коротенький конспект собственной жизни...
Египетский ли сфинкс подсказал, думал ли об этом раньше, но прокурор вот почему прищурился - вдруг спросил веселеньким голосом:
– Счастье... Почему ж вы смыслом жизни не полагаете счастье?
– Может быть, потому, что так полагают многие.
Рябинин сел в кресло, положив на колени свою осторожную бумажку, - ему не хотелось говорить о счастье.
– Сергей Георгиевич, давно сказано, что мы созданы для счастья, как птицы для полета.
– Мы-то созданы...
– А коль созданы, то надо летать.
– У счастья есть один недостаток, Юрий Артемьевич. Не всегда знаешь, что оно с тобой...
– Неужели вы никогда не были уверены в своем счастье?
– Был. Но всегда был и тайный страх.
– Почему же?
– Боялся, что оно уйдет...
– Тогда вам не бывать счастливым.
– А я их не люблю.
– Кого? - Понял прокурор "кого", но отогнал это понимание, как оброненную глупость.