Долгое прощание
Шрифт:
– Однако ж надо думать о бале. У Пашеньки наверное найдётся плюмаж. Лишь бы Пётр Андреич дома был - всё ему рассказать про его sc'el'erat, chenapan, canaille!
– Опять обдулась. Лизонька, ты же умеешь проситься, сестрёнка, ну, что ж ты...
Игорь стоял во дворе дома.
– Постой с ней, я хлеб занесу.
Дауница по-прежнему сосала горбушку и воняла мочой. Вернулась Марина.
– Давай её в баню. Подмоем, переоденем.
– Мне как-то неудобно.
– Привыкай. Завтра тебе придётся справляться одному. Коляска по тропке не пройдёт, давай на
Игорь поднял Лизу на руки и понёс в дальний край огорода, где стоял бревенчатый низкий сруб. Марина с сухой одеждой шла позади.
– Я-то привычная, с детства с ней. Да и профессия такая. Мы же практику проходили в больницах с первого курса санитарками. Натаскалась и паралитиков, и грязи, и "уток", и по ночам, и днями за ними за всеми.
– Зачем тебе это нужно? Чтоб я с ней... её...
– Мы всё обсудили - нет? Не хочешь - не надо. Вот Бог - вот порог. И не перепутай!
Втиснулись в низкую дверь бани, Игорь положил девушку на полок.
– Ладно, мойся давай. Я с ней сама теперь справлюсь.
Вода в котле была тёплая, видимо, со вчерашнего дня. Игорь вымылся в тазу, прополоскал свою любимую американскую рубашку цвета хаки. Долго её нюхал, потом намылил хозяйственным мылом и снова прополоскал.
– Противно?
– А ты как думаешь?
– А ей-то как противно быть такой?
– Да она же не понимает ничего.
– Она всё понимает, поверь. Только психика и психология у неё другая. Не наша. Не человеческая. Мне иногда страшно становится рядом с ней. Кажется, что ангел смерти смотрит на меня её глазами. Внимательно так разглядывает, оценивающе...
– Созрела уже или нет?
– Смейся-смейся. А может, это не ангел её глазами смотрит. Может, это обитатели иных миров, иных цивилизаций так за нами наблюдают?
– Значит, завтра я трахну инопланетянина?
– Тоже интересный взгляд на эксперимент.
– А вдруг она забеременеет?
– Не думаю. Если и так, подадим в милицию заяву на интернат, на санитаров... Бабки слупим с них.
– Инопланетный зародыш...
Они понесли Лизу в дом. Была она тяжела, весу в ней было не по годам.
Вернувшиеся родители застали идиллическую картину: на кухоньке за столом сидели Марина и Игорь, пили чай и ели пирог с рыбой. В креслице рядом со столом сидела Лиза, которой в рот то Игорь, то Марина совали очищенную от костей рыбную мякоть, картошку или корочку пирога. Девушка тупо жевала. Марина салфеткой вытирала ей вытекавшую слюну.
– Вся семья в сборе!
– нарочито наигранно восхитилась мама-доцент от русской литературы.
– Как приятно видеть детей в домашней уютной обстановке!
– поддержал супружеский восторг своими алыми бантиками папа.
– Давайте к нам!
– Марина отодвинула креслице с Лизкой в сторонку.
Но Игорь привстал со стула со словами:
– Да мне, пожалуй, уже пора. Позвольте откланяться.
Начались вежливые уговоры остаться. Доесть-докушать-допить. "Не докурив последней папиросы", Игорь ушёл. Марина, провожая его, сыграла целую пантомиму: показала на запястье левой руки, где носила часы, пальцами указала время "восемь", сделала несколько танцевальных движений талией и красивым её продолжением снизу. Игорь улыбнулся и всё понял.
Дед спал. У соседа
Игорь выпросил на вечер "москвич" за пол-литра самогона. С каждым мигом, с каждой минутой, с каждым часом приближалось время испытания героя. Движение времени напрягало, давило чугуном душу. Игорь осмотрел машину, потрогал ногой педаль акселератора и к вечеру отправился в Носово.Мамочка в паточно-сиропной аллотропии своей лучилась умилением. Педагогический доцент, автор потрясающего труда "Воспитательная роль экскурсий в зоопарки для учащихся ПТУ", назидательно светился, как радиоактивный изотоп гамма-лучами. С напутственными словами: "Будьте внимательны и осторожны на дороге!", "Долго не задерживайтесь, мы будем волноваться за вас", "Мариша! Не ешь много мороженого, простудишь горлышко..." - проводили детей на танцы. "И не пей много холодной водки - заболят ножки", - ехидничал вслух Игорь, разворачиваясь на узкой дороге. Марина звонко смеялась.
– Они хорошие. Немного старомодные...
– Немного лицемерные...
– Не говори так.
– Не буду, не буду. Я вообще не очень разговорчив. Как Ленин в Мавзолее. А теперь и вовсе замолчу.
Марина опять звонко смеялась.
Они танцевали, словно прощались навеки. Игорь не выпускал Марину из своих рук даже в перерывах между танцами. Было рано. Для разогрева и романтики звуковик ставил медленные мелодии. От Марины пахло душистым табаком, резедой и цитрусами.
– Откуда такой аромат?
– кокетливо интересовался Игорь.
– Тебе нравится? Это Франция. Сегодня родители ездили в Псков, там для тебя специально купили.
– Они для меня специально сработали тебя двадцать лет назад. Даже не верится, что ты их ребёнок. Переедешь ко мне, будем их иногда навещать.
К десяти часам вечера народу прибавилось. Появились рокеры с рокершей, подошёл поздороваться Серж.
– Переманил девушку...
– укоризненно произнёс он, - у потомка самого Александра Сергеевича сумел отбить.
– Мои корни восходят к Аарону, брату Моисея. Так что, отодвиньтесь, сударь, в сторонку.
– И девушек наших ведут в кабинет - в этом вы всегда первые.
– Идите-идите, я не подаю по пятницам вечером!
"Вспомнил!
– не к месту вернулась к нему мысль из ночных подвалов.
– Юзеф Борх - уж не польский еврей ли был? Борх - это же наверняка Барух..."
А Марина только улыбалась. Но даже улыбка у неё была звонкая. Вдруг она сказала:
– Подожди меня здесь, - и быстро направилась к выходу танцплощадки.
Игорь всмотрелся, удивлённый, но в просветах танцующих пар ничего особенного не увидел. Она подошла к парню со знакомой рожей, жующего жвачку, перемолвилась с ним парой слов, прочитала что-то протянутое, положила в свою маленькую сумочку лист бумаги и вернулась.
– Кто это был?
– мысли про Баруха моментально исчезли.
– Дела, дела, дела. Записка из гатчинской больницы. Просят пораньше вернуться из отпуска. Фиг им.
В одиннадцать танцы закончились. В машине Марина сказала:
– Завтра в двенадцать. Приходи без машины, без велика, пешком. Зайдёшь через задний двор, там будет открыто. Чтоб никто не видел тебя.
– О’кей, - ответил Игорь потерянным голосом.
Надежда, еле живая и хилая, что это всё обернётся шуткой, пропала.