Долгорукова

В этот же день, часом позже. Вилла «Петит Элизе».

Коляска Александра подкатила к дому. Ему навстречу вышла Варя и сказала:

— А Кати нету.

— Как нет? — изумился Александр. — А где же она? Она в это время всегда дома.

— Она в салоне, платье мерит.

— Платье? Она мне ничего не говорила про это.

— Она, верно, хотела сделать вам сюрприз.

— А как скоро она вернётся?

— Не знаю, Ваше величество. Я уж и сама беспокоюсь.

В это же время. Аллея у источника.

По аллее шла Катя в новом платье. Рядом с ней шёл X. Вдали слышалась музыка, играл духовой оркестр. Катя торопилась, но X. пытался её задержать.

— Погодите, Катя, не уходите, я ещё не сказал вам самого главного.

— Я не хочу ничего слышать. Я ещё раньше сказала вам...

— Но вы же не знаете, зачем я здесь, на что пошёл, чтобы иметь возможность видеть вас, какие унижения стерпел и терплю только ради того, чтобы мельком увидеть вас.

— Я не желаю знать ваших обстоятельств, увольте меня от них. Один раз вы навязали мне своё общество, чтобы обманом поставить меня в ужасное положение. Тогда ваш план не вышел, вы хотите снова повторить его...

— Это не мой план, я и не знал, с какой целью мною воспользовались.

— Ну так скажите тому, кто вас снова послал, что второй раз...

— Меня никто не посылал. К вам — никто. Я взял на себя некую обязанность здесь, чтобы иметь возможность приехать сюда, мои обстоятельства не позволяли мне этого, а ждать, пока вы вернётесь, было выше моих сил. Да и здесь нам легче видеться. Там я вынужден скрываться, я сменил имя, живу по подложному паспорту, вот и внешность пришлось... Меня могут искаться коли нашли бы...

— Я же просила вас не посвящать меня в ваши обстоятельства. Они мне вовсе не интересны.

— Но они же и ваши обстоятельства. И ваши.

— Мои? С какой стати?

— С той, что кто-то ведь тогда хотел причинить вам зло. С моей помощью, винюсь, и всю жизнь буду молить прощения, но этот кто-то ведь и сейчас опасен вам, и даже более, чем тогда, раз тот план не удался... И кто знает, может, сейчас, в эти минуты, делается что-то ещё, чтоб погубить вас? А вас некому защитить.

— Меня есть кому защитить.

— О, нет, вы заблуждаетесь. Если вы думаете, что вас может защитить тот, кто невольно является причиной вашей опасности, вы очень заблуждаетесь. Он слишком высоко, а подлость творится внизу. И я умоляю вас позволить мне защитить вас... Если я не прав, если вам ничего не грозит, тем лучше. Но если хоть в малой степени мои опасения окажутся справедливы...

— То я обойдусь без вас, — перебила его Катя. — И прошу вас никогда больше не приближаться ко мне и не вынуждать меня обращаться к помощи тех, кто сможет меня от этого наверняка уберечь.

— Вы мне грозите?

— Я вас предупреждаю.

— Ну что ж... Тогда и я предупреждаю вас: мы всё равно ещё увидимся. Но если обстоятельства, при которых это произойдёт, вам покажутся ужасными, пеняйте только на себя — я хотел иного...

2 июля 1871 года. Эмс. Вилла «Петит Элизе».

Варя ворвалась в комнату Кати — возбуждённая, помолодевшая.

— Ну, слава Богу, всё решилось.

— Что решилось?

— С концессией. Пусть будет фон Мекк, нам теперь всё равно.

— Что так?

— Он нам даёт те же условия, что и Ефимович — полтора миллиона и акции. Так что можешь ни о чём не просить Государя.

— Но он уже переиграл всё.

— Ну и что? Мы-то в выигрыше в любом случае.

— Но как же так? Я же просила его, унижалась. Да и ему отменить своё прежнее решение...

— Господи, что за нежности. Он же император, что ему стоит сделать такой пустяк.

— Ты неверно судишь о нём. Любому чиновнику нарушить правила — это одно, а Государю...

— Знаешь, дорогая моя, что я тебе скажу. Если ты будешь так понимать своё положение, что ещё и жалеть станешь не себя, а его, ты знаешь, что с тобой будет? Вон пойди погляди на всех этих фрейлин, из бывших «умилений». Без семьи, без детей, без средств к самостоятельному существованию — на казённой милости. Выгони их завтра из Зимнего — куда они денутся, кому нужны? Этого ты себе хочешь? Доживать век в воспоминаниях?

— Александр Николаевич очень добр ко мне и щедр.

— Да, да, слышала. И вижу. Но он на тридцать лет старше, милая, ты это понимаешь? Хорошо, что Господь дал ему счастье быть здоровым до его лет. Но он не вечен. Романовы вообще долго не живут.

— Я не хочу вообще об этом думать, зачем ты?

— Затем, что я люблю тебя и не хочу, чтоб ты повторила судьбу многих.

— У меня своя судьба.

— Особая?

— Особая.

— Ну хорошо бы так. А коли нет?

— Ну, значит, такова Божья воля.

— Ты поговорку знаешь: на Бога надейся...

— Ну, а ты-то сама, что ж ты оплошала?

— Потому что тоже дура была, тоже думала, что всё это вечно и что у меня особая судьба. Вот и додумалась — в приживалках у другой такой дуры хожу.

— Варя, как ты можешь! Ты как сестра мне. Маша даже ревнует, говорит, я с тобой ближе, чем с ней. И верно — разве она знает обо мне всё, что ты знаешь? И не смей говорить так никогда. И думать даже так не смей. Обещаешь?

— Ладно, ладно.

— Нет, обещаешь?

— Ну, хорошо — обняла Варя её, — обещаю. Я хотела сказать тебе, — она шёпотом произнесла это в самое ухо, — ты не будешь против, если я сегодня вечером уйду?

— Нет, конечно, — Катя отстранилась и посмотрела на неё. — А куда, если не секрет?

— А если секрет?

— Да? Ой, Варя, я так рада за тебя. А то мне даже неловко было. Я тут... — она смущённо улыбнулась, — а ты всё одна, да одна. А кто он? Из наших? Или иностранец?