Долгорукова

— И ты?

— Я не возражал. Отчего же?

— Сашенька, а нельзя переменить дело? Чтоб этому отдать — Ефимовичу.

— А тебе-то что за разница, Катенька?

— Ну как, Саша, он акции нам даёт и комиссионные.

— Ну что за беда, ты разве нуждаешься. Скажи, сколько тебе нужно...

— Ах, нет, Саша, это не то. Это на будущее, мало ли что. А потом не только мне, но и Мише, и Варе. Они же так преданы нам. Если б не их помощь... Ну да ты сам знаешь, они весьма стеснены в средствах, и для них эти комиссионные... Ладно? — Она поднялась в постели и, стоя на коленях, смотрела на Александра. Он приблизился, прижался лицом к её груди. — Пусти, ты щекочешь. Ну так что — решено? Сделаешь?

— Но как, Катя, как? Я только что дал согласие на фон Мекка. Государь не может менять свои решения каждый день...

25 июня 1871 года. Сад виллы «Петит Элизе».

Катя, Варя и Александр играли в беседке в карты. Варя сделала ход и сказала:

— А если бы Ваше величество сказали, что у вас появились новые сведения о личности этого фон Мекка и, учитывая открывшиеся обстоятельства, вы не можете доверить ему такое важное дело?

— Какие обстоятельства, Варвара Игнатьевна, — Александр положил карту.

— Ваша бита, Ваше величество, — сказала Варя. — Да любые обстоятельства. Ну, скажем, агенты господина Потапова обнаружили его связи с немецкими банками. Он же из немцев?

— Ну и что с того, любезная Варвара Игнатьевна, — Александр сделал новый ход. — Я тоже из немцев, как вы говорите. Моя матушка, как вы знаете, была немецкой принцессой. Так и меня теперь заменить прикажете?

— О нет, что вы, Ваше величество! У меня и в мыслях не было ничего подобного.

— Вот видишь, Катенька, — Александр обратился к молчавшей до сих пор Кате, — когда я говорил тебе, что у женщин словам не всегда предшествуют мысли, ты спорила. Теперь ты видишь, что я был прав? Твой ход.

— Какой ты противный, — сказала Катя, кладя карту, — Варя просто неудачно выразилась.

— Вот-вот, я об этом и говорю. Нет уж, мои любезные дамы, в картах можно взять ход назад, — Александр бросил карты на стол, — да и то вы мне не даёте, а в государственных делах... Никак невозможно.

Варя выразительно поглядела на Катю и сказала:

— Я пойду лимонаду принесу, что-то пить хочется, — и она пошла в дом.

Катя подождала, пока она скрылась, и сказала недовольно:

— Саша, ты меня ставишь в такое положение перед всеми...

— Перед кем — всеми, ангел мой?

— Да хоть даже и перед Варей. Не желаешь исполнить мою просьбу и ещё выставляешь меня дурой.

— Да что ты, Катенька, не о тебе же речь шла — вообще о женщинах, да и потом, я в шутку это сказал.

— Конечно, разве это серьёзно — моё будущее, будущее людей, которые тебе служат верой и правдой, хоть и навлекают этим на себя всеобщее презрение. И ты не хочешь им подарить... да нет, не подарить даже, это не от тебя лично и не от казны, это чужие деньги. Не всё ли тебе равно, кто будет строить эту дорогу.

— Я полагаюсь на рекомендацию министра путей сообщения.

— Вот-вот, видишь. Ему не всё равно, потому что он лично заинтересован в Мекке. Значит, министру можно получать комиссию, а нам нельзя.

— С чего ты взяла это, Катя? Что за вздор огульно обвинять человека?

— А то ты не знаешь, что твои министры берут взятки.

— Да тут весь Комитет министров поддержал проект фон Мекка.

— Ну значит, он всем им дал. Им ты позволяешь думать о своём будущем, а нам нет, хотя их будущее и так обеспечено.

— Но твоё будущее...

— Ах, оставь, Саша, это ты сейчас так говоришь. А бросишь меня...

— Катюша, да разве это возможно?

— А другим, другим ты что говорил?

— Что говорил?

— Ты что им говорил в самом начале: я вас скоро оставлю? Вот потанцуем немного, и оставлю? Ты говорил так?

— Нет, естественно.

— Естественно...

— Но что ж ты сравниваешь — их и себя.

— А ты, ты разве не сравниваешь нас?

— Я?

— Когда ты говоришь, что я лучше всех, что ты так никогда никого не любил...

— Но это всё правда, только при чём тут железная дорога?

— Ты опять всё к шутке сводишь. Тебе забавно видеть, как кто-то заботится о своём будущем, тогда как твоё предопределено свыше от рождения. Да?

Александр встал.

— Что-то я сегодня всё время в проигрыше. Пойдём, поднимемся к тебе.

— Нет, я не хочу. У меня голова болит. Хочу побыть на воздухе.

— Но здесь неудобно говорить. Вон Варя идёт.

— А что говорить, Саша? Ты всё сказал: тебе твои министры дороже меня. Ну вот с ними и уединяйся...

26 июня 1871 года. Эмс. Отель «Катр-Тур».

В своих апартаментах Александр беседовал с бароном Дельвигом.

— Барон, скажите господину Бобринскому, что я решил отменить своё решение по поводу концессии и более склоняюсь отдать предпочтение заявке господина Ефимовича.

— Но господин фон Мекк уже уведомлен, что Ваше величество соизволили высочайше одобрить его представление.

— Ну так извинитесь перед ним за этот раз, мы найдём способ компенсировать его потери.

— Я непременно тотчас же по приезде доложу господину министру Ваше высочайшее указание, но, боюсь, я не смогу объяснить ему, чем оно вызвано. В техническом и финансовом отношениях проект господина Мекка заметно предпочтительней.

— Вы полагаете, барон, что я во всех случаях обязан объяснять причины своих решений?

— Нет, Ваше величество, я далёк от этой мысли. Более того, я полагаю, что такие случаи могут иметь место. Но я также думаю, что в этих случаях преданные слуги Вашего величества, коими являемся, я и мой министр, могут расценить это как знак недоверия себе и скрытое пожелание Вашего величества, чтобы мы подали в отставку.

— Ну что ж, барон... Если вы и господин Бобринский ставите свою преданность Государю в зависимость от какого-то подрядчика, то я не смею удерживать вас от этого шага...