Долгорукова

Александр беззвучно шевелил губами. Хор пел: «Господи, помилуй...» Но слышал Александр свой голос: «Доктор, если нужно, пожертвуйте ребёнком, но её спасите во что бы то ни стало...» А потом в памяти своей он услышал детский крик — первый крик новорождённого. А наяву слышался бас священника: «Да пресвятится имя Твоё, во веки веков... Аминь...»

Когда выходили из часовни, императрица спросила Александра:

— Что с тобой, Саша? У тебя какой-то странный вид.

— Нет, нет, всё хорошо. Я мало спал, должно быть.

— Тебя тоже разбудили какие-то голоса? Я даже думала — у тебя.

— Да? А я ничего не слышал...

2 мая 1872 года. Зимний. Кабинет Александра.

Александр посмотрел на стоящего перед столом Рылеева и не сразу проговорил:

— Александр Михайлович, у меня просьба к тебе. Я не могу приказывать, я очень прошу... — он помедлил, — найти место, где можно поместить ребёнка с кормилицей. И чтоб это не стало тотчас известно всему двору. Можешь ты найти такое место?

— Да, Государь, могу.

— У кого же?

— У меня. — Александр удивлённо взглянул на него. — Мой дом охраняется, да и в стороне от людных улиц, каждый любопытствующий сразу заметен. Так что никто и не узнает, коли Ваше величество или Екатерина Михайловна захотят приехать.

— Но это слишком большая жертва, Александр Михайлович, я не могу её принять от тебя. На тебя и так зубы точат. Ты знаешь, как тебя называют?

— Знаю. Цепным псом Вашего величества.

— Тебя разве не обижает это?

— Напротив, Ваше величество. Они, может, и хотят меня этим обидеть, но подтверждают лишь мою преданность Вашему величеству.

— Ну, а если станет известно, что ты ещё и принимал участие в моей тайне?

— То скажут, что я лишний раз подтвердил это прозвище. Мне этим хуже не станет, а Ваше величество будут уверены, что ребёнок в надёжном месте. И я позабочусь, чтоб об этом никто не узнал.

В этот же день. Зимний дворец.

Шувалов ввёл Адлерберга в комнату, прикрыл дверь.

— Александр Владимирович, как министр двора Его величества, вы, полагаю, должны знать, что происходит в Зимнем?

— А что происходит? — удивился Адлерберг.

— А вы не знаете?

— Я не понимаю ваших загадок, граф. Если вы что-то имеете в виду, скажите. А нет, у меня дела.

— Вы знаете, какое событие произошло тут два дня назад?

— Какое же?

— Такое, что население Зимнего увеличилось в ту ночь на одного человека.

— Кто-то приехал?

— Ну, знаете, граф... Я начинаю думать, что ваша новая должность для вас... — он не договорил.

— Но я, граф, не швейцар, чтоб встречать приезжих.

— Каких приезжих, каких приезжих... Что вы говорите, помилуй Бог. В Зимнем дворце, в центре Российской империи, которым вы имеете счастье или несчастье управлять, под боком у Её величества известная вам дама разрешается бременем, а вы...

— Не может быть! — ахнул Адлерберг.

— При том, что носила она его у вас на глазах несколько месяцев.

— Не может быть, — повторил Адлерберг.

— А вы говорите — не может быть. Это всё, что вы можете сказать?

— Вы меня ошеломили, Пётр Андреевич, не скрою, я видел Екатерину Михайловну, но мне в голову не приходило...

— Александр Владимирович, если бы вы сами не имели детей и, следовательно, не раз видели свою жену беременной, я бы ещё мог поверить, что ваши сведения из этой области ограничиваются непорочным зачатием. Но так как...

— Вы что же хотите сказать, — перебил его Адлерберг, — что я знал?

— Именно это я и хочу сказать, дорогой Александр Владимирович. И думаю, такая ваша позиция не принесёт вам славы ни в обществе, ни в глазах бедной императрицы, которая по своей слепоте числит вас в своих друзьях.

— Слушайте, граф, что вы себе позволяете!

— То, что предписывает мне мой служебный долг — защищать особу Государя от сплетен и наветов. Вы понимаете, какой шум возникнет теперь во всех кругах? Если б вы мне сказали об этом заранее, я мог бы принять меры, чтобы уберечь Государя от этого, пресечь слухи в зародыше, но теперь, когда слух уже пополз... Одно дело — интрижка, пусть даже длительная связь, пусть даже любовь — не приветствую, но допускаю. Государь живой человек. Но скреплять эту связь ребёнком, незаконнорождённым, но царской крови...

— Полноте, граф, что за проблема. У покойного Николая Александровича, царство ему небесное, уже, на что был строг в нравственном отношении, тоже был грешок, и ничего, трон не рухнул.

— Но Его величество Николай Александрович знал, где кончается постель и где начинается трон. И он не возил никого по всему свету за собой. И поэтому, когда случились последствия его романа, никто не беспокоился за судьбу престола.

— А наш Государь, выходит...

— Я это не говорил, хотя в душе опасаюсь, как и многие. Мария Александровна, дай Бог ей здоровья, тает на глазах, и неровен час...

Возникла пауза. Потом Адлерберг спросил:

— А кто родился?

— Мальчик, в том-то и дело. — Снова оба помолчали, потом Шувалов спросил совсем уже другим тоном: — Вы что, в самом деле не знали? — Адлерберг покачал головой. — Н-да... А я думал, вы с Государем и впрямь друзья детства, и уж кто-кто, а вы-то должны были... — Он снова помолчал. — Ну так что будем делать?

— А что тут можно делать? Главное — уберечь от этих новостей императрицу.

9 мая 1872 года. Зимний. Апартаменты императрицы.

Императрица лежала в постели на высоких подушках. Александр ходил по спальне из угла в угол. Потом остановился перед ней.

— Мари... Я должен тебе что-то сказать. Что-то очень важное, — и он снова зашагал.

— Присядь, Саша, ты ходишь, у меня в глазах рябит. Он присел на мгновение, но встал и снова стал ходить по спальне.

— Не знаю даже, как приступиться, с какого конца. — Она молча смотрела на него. — Меня очень мучит последнее время, что я от тебя... — Он поморщился. — А, нет, не то... я никогда от тебя ничего не скрывал. Я привык делиться с тобой самым важным, что есть у меня на уме, на сердце, да и неважным тоже. Но вот какое-то время тому назад... — Он замолчал. — Нет, не могу теперь, я потом скажу, после. Вот переедем в Царское... — Он посмотрел на императрицу, она молчала, глядя поверх него. — Ты молчишь?