Доллары царя Гороха

– Простите, я не понимаю, о чем речь.

Внезапно маленькие потухшие глаза Клавы наполнились слезами.

– Что ты вообще в этой жизни понимаешь? Небось горя не знала!

Клава уронила голову на стол и завыла. Тщедушный хвостик сальных волос начал трястись. Я сидела тихо. Очень хорошо знаю, что истеричные личности рыдают обычно при свидетелях, наедине с собой им плакать неинтересно, нет зрителей. Поэтому успокаивать истеричку не надо. Любое проявление заботы или сочувствия вызывает новый виток стенаний. Лучше сделать вид, что вы ничего не слышите, и буря стихнет.

Клава повсхлипывала, потом подняла голову.

– Что ты о моей жизни знаешь? Явилась сюда Клару искать! Ткнула гвоздем в больное!

Мне стало неудобно.

– Не со зла же! Я хотела деньги вам отдать, думала, вы в них нуждаетесь.

– Точно! – снова с истерической нотой в голосе взвизгнула Клава. – Очень даже нуждаюсь! На хлебозаводе я пашу, в третьей смене стою, только эти не возьму! Они для другой приготовлены. У-у-у-у…

Я встала, налила в кружку воды и поставила перед бабой.

– Выпейте.

Клава толкнула фаянсовую емкость, украшенную цветочками.

– Не хочу!

– И не надо, – согласилась я, – ладно, прощайте, еще раз извините.

– У-у-у, – выводила Клава, стуча ногами по полу.

Мне стало противно. Только что она сказала, что Сергей с ней давно не живет, а теперь закатывается в припадке. К сожалению, встречаются особы, для которых истерика смысл жизни. У нас в институте когда-то работала Света Протопова, так она довела весь коллектив до нервного истощения. Она принималась визжать по каждому поводу, любое событие – радостное, печальное – вызывало у нее море слез и вопли.

Понимая, что ничего не узнаю, я встала и пошла к двери.

– Стой! – выкрикнула Клава. – Кому говорят, вернись!

Я собралась было спокойно ответить: «Пойдите в ванную и умойтесь», как мне в голову полетела кружка. С детства я обладаю плохой реакцией, поэтому не успела отскочить в сторону. Довольно увесистая чашка ударила меня прямо в глаз. Из второго посыпались искры, я попыталась уцепиться за стену, краем сознания отмечая: падаю. Но не сумела удержаться на ногах и медленно сползла на пол.

Клава бросилась ко мне.

– Ой, я не хотела! Случайно в вас попала! Господи, вот ужас! Сиди, сиди, сейчас йод принесу.

Но я встала на ноги, дошла до ванной и глянула в зеркало. Фаянсовой кружкой трудно убить человека. Максимум, что можно устроить, – это сотрясение мозга, что, конечно, тоже достаточно неприятно. Если стукнуть такой чашкой по черепу посильней, посуда просто расколется.

– Ерунда, – вырвалось у меня, – даже синяка не останется.

– Вот, – воющим голосом вывела истеричка, – я ужасно перенервничала, чуть сознания не лишилась! Как же вы неаккуратно!

– В каком смысле? – не поняла я. – При чем тут моя аккуратность? Это ведь вы в меня запустили кружкой и чуть не убили!

– Можно было и увернуться! – звенящим голосом заявила Клава. – Знаете, какая у меня тяжелая жизнь? Знаете?

– Нет, – безнадежно сказала я, ощущая легкое головокружение.

– Так слушайте! – взвизгнула она. – Сейчас расскажу.

Если бы у меня не вертелось все перед глазами и нашлись бы хоть какие-то силы, я бы моментально ушла. Но дикая усталость словно придавила меня тяжелым бетонным блоком.

– Сергей женился назло Леонардо, – принялась вещать Клава.

Я молча добрела до кухни и плюхнулась на стул. Пусть говорит что хочет, я хоть в себя немного приду.

– Отец Сергея, – бубнила Якунина, совершенно не обращая внимания на мое состояние, – был художником.

– Какое странное имя, Леонардо, – невольно удивилась я, – он иностранец?

Клава хмыкнула:

– Ага, как же! Леонардо Иванович Якунин. Дед Сергея тоже был художником, совершенно ненормальным, вот и назвал сына в честь Леонардо да Винчи, решил, что он должен стать гениальным живописцем.

Я невольно заинтересовалась ее рассказом и стала вслушиваться в торопливую, нервную речь женщины, не умеющей ясно излагать свои мысли.

К сожалению, очень часто родители заставляют детей реализовывать свои собственные мечты. Когда я работала репетитором, то иногда советовала мамам:

– Вашему ребенку больше по душе история, чем иностранный язык. Может, ему лучше заниматься любимым предметом, а не готовиться в скучный иняз? Ну подумайте, он будет мучиться на занятиях.

Знаете, что слышала обычно в ответ?

– Мне не удалось выучить французский, а я всю жизнь мечтала говорить на языке Дюма, пусть теперь Ванечка осваивает всякие «бонжуры». Нечего ему об истории думать!

Спрашивается, если ты мечтала говорить на иностранном языке, то при чем тут бедный Ваня, желающий изучать быт рыцарей? Если даже он освоит французский, в твоей-то голове знаний не прибавится.

Иван Якунин задумал сделать из сына гениального рисовальщика. Судьба Леонардо была решена в момент его появления на свет. Мальчик не имел абсолютно никакого выбора. Он просто твердо знал: ему быть художником. Иван старался изо всех сил. Поняв, что у него нету таланта педагога, он нанял для Леонардо репетитора, потом отдал ребенка в художественную школу, затем в соответствующее училище. К двадцати двум годам Леонардо стал дипломированным живописцем. Он мог вполне грамотно, соблюдая каноны, нарисовать пейзаж, натюрморт, портрет. Работы получались профессиональными, но абсолютно неинтересными. Чего-то в них не хватало. Души, наверное. Леонардо, еще будучи студентом, не испытывал ни дрожи, ни восторга, берясь за кисть, просто рассудочно выстраивал композицию, заданную учителем. Подобная тактика принесла плоды. Училище Леонардо окончил с красным дипломом, педагоги любили тихого, старательного, никогда не спорящего с ними студента и щедро ставили ему пятерки. Но вот парадокс, картины Леонардо никого не удивляли. Толпа равнодушно проходила мимо них на выставках. А вот работы двоечника Владимира Трошева «цепляли», хотя и композиция в них была неверной, и пропорции нарушены, и цветовое решение шокировало. Но почему-то около картин Володи зрители замирали, а мимо безукоризненных пейзажей Леонардо проходили, едва скользнув по ним взглядом.

Леонардо и Володя дружили с первого курса. Трошев один раз попытался объяснить приятелю суть проблемы:

– Понимаешь, ты пишешь рукой, а надо сердцем.

Леонардо уставился на друга.

– Ну ты загнул! При чем тут сердце?

Володя тяжело вздохнул и поинтересовался:

– Скажи, тебя трясет у мольберта?

– В каком смысле? – удивился Леонардо.

– В прямом, – пояснил Трошев, – как в лихорадке.

– Зачем? – недоумевал тот. – Что-то я тебя не понимаю!

Володя замолчал и больше никогда не разговаривал с приятелем на эту тему. Впрочем, близкими друзьями они оставались всю жизнь, но судьба их оказалась очень разной. Отец помог Леонардо стать членом Союза художников. Якунин даже приобрел определенную известность в узких кругах, он писал портреты, пейзажи на заказ и весьма преуспевал. Личная жизнь Леонардо тоже сложилась вполне удачно. Он женился на милой девочке Марфе Коконовой, дочери композитора, у них родился сын Сергей. Марфа работала в издательстве. Якунины вели вполне обеспеченную жизнь, имели хорошую квартиру, дачу, потом, уже в шестидесятых, купили «Волгу», бело-серую, с серебристым оленем на капоте.

Трошев же, частенько приходивший к ним в гости, был неустроен и беден. Он никак не мог стать членом Союза художников. А в советской стране живописцами считались только «союзные» люди, остальных звали тунеядцами. Не имея в кармане заветного удостоверения, нельзя было весь день проводить у мольберта. Следовало где-то работать, а рисованием заниматься на досуге. Вот Трошеву и пришлось устроиться дворником. Утром и вечером он мел дворы, днем писал портреты. В те далекие годы среди уборщиков можно было найти поэтов, писателей, композиторов, короче говоря, всех представителей творческой интеллигенции, которых не признавали официальные власти. Жил Володя бедно, салоны не брали его картины. Впрочем, иногда Трошеву перепадали заказы. Но чаще всего клиент, увидев свой портрет, сначала замирал с открытым ртом, а потом отказывался от полотна. Непостижимым образом Трошев ухитрялся запечатлеть на холсте человеческую душу, причем внешнее сходство портрета и модели было минимальным. Голубоглазую хорошенькую блондиночку с по-детски наивным выражением лица Володя мог изобразить брюнеткой со злыми, «острыми» глазами и полным отсутствием рта. И тем не менее у всех моментально словно прояснялось в мозгах: вот она какая на самом деле, совсем не белая и пушистая, а злая, безжалостная. И кому, скажите, пожалуйста, захочется выставлять себя на показ голым? Вернее, с обнаженным телом предстали бы многие, но вот демонстрировать гостям полотно, на котором видно то, что всю жизнь скрывалось под маской, не желал никто. Поэтому работы Володи оседали мертвым грузом у него в комнате. Сами понимаете, что Трошев очень нуждался, и, если бы не Леонардо, то просто бы умер с голоду. Супруга Владимира была ему под стать, поэтесса, чьи стихи никто не собирался печатать. Люсенька писала такие вирши, что редкие люди могли их оценить лишь после трех бутылок: «Мармеладно-черное небо гвоздем воткнулось в мой левый глаз, если б душа вернулась, то мне никто не указ…» Ну и так далее. Всякий нормальный человек реагировал однозначно. Ну при чем тут мармелад? Да и бывает ли он черным? Поэтому Люсе нечего было и мечтать о том, чтобы выпустить книжку, соответственно, она не могла вступить в Союз писателей, а опубликовать свои произведения не получалось, потому что поэтесса не числилась ни в одном объединении литераторов. Вот такой замкнутый круг, из которого не было выхода. Хорошо хоть Володе в конце концов дали крохотную квартирку, и Трошевы съехали из коммуналки.