Должница
Шрифт:
И я надеялась больше никогда об этом не вспоминать, вот только разговор с Давидом так и крутился в моей голове. Я нутром чувствовала, кто дышал в трубку так свирепо тем знойным жарким летом. Я понимала, в чьих руках и в чьих силах находился главный вопрос, который тревожил меня.
Просто я решила забыть об этом и не думать. Именно в последний день зимы, когда родился мой сын. Руднев Богдан… Артемович.
– Богдан! Его будут звать Богдан, - шепчу, прижимая маленький комочек к себе.
Вместо приветствия Давид дарит цветы. Пионы чистого белого цвета. Где он их только достал?
Обводит взглядом палату, находит вазу и помещает
Давид молчит. Присаживается рядом весь такой красивый, статный, в рубашке. Давид подходил ответственно к каждому событию.
– Хорошо. Значит, Богдан, - коротко соглашается, - как ты себя чувствуешь, Аля?
Он не в настроении. Что-то случилось. Хотя глаза его горят жизнью при взгляде на родного племянника.
– Спасибо, хорошо.
– Как тебе врачи?
– Я зря переживала… - улыбка трогает мои губы.
Но его губы не двигаются. Тонкая линия, взгляд без эмоций. Сухие короткие новости:
– Я уже поговорил с врачами. Скоро мы вернемся домой.
– В Россию? – вскидываю взгляд.
Вот Вероника будет рада! Она, наверное, заждалась. Все грозится затискать своего племянника – именно так она его называет.
– Нет, пока обратно в квартиру. Дай мне его, Аля.
Поднимаю глаза, бросая на Давида взгляд исподлобья. Крепче прижимаю к себе Богдана. Пусть пока еще неофициально, но я уверена, что его будут звать именно так. Все двенадцать часов, что длились роды я думала только о том, что я дам ему имя. Сама.
– Дай мне его. Просто подержать в руках, - нетерпеливо протягивает руки.
При взгляде на Давида с племянником на руках я подумала о том, каким бы он был отцом. Вероятно, чрезмерно ответственным. Строгим. И ужасно дотошным. В хорошем смысле.
А вот каким бы отцом был Руднев?
И почему Артема мне легче назвать по фамилии, чем по имени? Всколыхнулся внезапный вопрос.
Я не видела его много месяцев, но этот человек, кардинально изменивший мою жизнь, постоянно напоминает мне о себе. Я даже не уверена, что он действительно мертв. После звонков, которые оглушали меня молчанием, после некоторых фраз Давида, сказанных словно самим Артемом, я начала сомневаться в собственной действительности. Давид часто проговаривался, но далее замолкал, давая понять, что разговор окончен.
И я вновь начинала бояться. Бояться, что он вернется за своим ребенком.
Но затем я вновь старалась об этом забыть. И убедить себя, что все кончено.
…В конце концов, следующий месяц после родов мне было не до этого. Я привыкала к новой роли в своей жизни. К роли матери.
В этой роли мне удалось пробыть ровно месяц.
Ровно через столько времени моя жизнь, едва нормализовавшись, рухнула.
В этот день Давид уехал в магазин. Я написала ему список необходимых вещей и продуктов для Богдана. Я не совсем понимала, кем мы с Давидом приходились друг другу, но первое время я даже не представляла, как бы я управилась без Давида. Одна, в чужой стране, имея за спиной лишь какой-то счет на мое имя, который еще при жизни открыл Руднев. Я лишь знала, что там огромная сумма денег. Но ни разу ими не пользовалась.
Дверь хлопнула, оповещая меня о приезде Давида. Довольно быстро, но я не успела подумать об этом, потому что тотчас же комнату, обустроенную под детскую, заполонил плач. Давид разбудил ребенка.
Устало вздыхаю, негодуя. Богдан только-только уснул,
позволив маме побыть в тишине и спокойствии, а что теперь?Беру на руки проснувшегося бунтаря.
– Ну-ну, тихо… Дядя Давид просто забыл, что нужно быть тише, да? – укачиваю Богдана на руках, заглядывая в его глазки.
Заглядывая в эти безумно похожие глаза. Если и было в Богдане что-то еще похожее на Руднева, то все это затмевалось схожестью цветом и формой его глаз. Словно сам Руднев смотрел на меня.
– Сейчас дядя Давид принесет нам вкусняшек… и еще кое-что. Да, дядя Давид?
Из-за плача Богдана я не слышу шаги Давида за спиной, но прекрасно их чувствую. Я оборачиваюсь, чтобы отчитать Давида за то, как сильно он громыхнул дверью, но при взгляде на вошедшего я обрываю свою речь на полуслове.
– Давид, я безумно рада тебе, но не мог бы ты быть потише? Богдан только уснул и…
Я проглатываю слова, потому что более не могу дышать. В легких катастрофически не хватает кислорода, и вдохнуть его совсем не получается. Я будто падаю в небытие.
Я отворачиваюсь обратно к сыну, но заглядываю в его такие же светлые глазки и понимаю, что не ошиблась.
Буквально за моей спиной стоял совсем не Давид. А тот, кто подарил моему сыну эти глаза.
Я прикрываю рот ладонью. От шока я все еще не могу вдохнуть кислород.
В спальне повисает убивающая тишина.
Даже мой сын перестает плакать, его глаза лишь непонимающе смотрят на свою взволнованную маму. Он сладко посасывает свой пальчик, даже не представляя, что происходит прямо в эту минуту.
– Долго так сидеть будешь?
Прижимаю Богдана к груди. На его пухлую щечку падает слеза, которую я тут же вытираю. Я делаю вдох, и на секунду мне кажется, будто я снова могу жить и уже вовсе не умираю.
– Собирай свои вещи, Аля. И отдай мне моего сына.
Нет, я ошиблась. Я снова умираю.
Глава 31.
Откуда-то берутся силы, чтобы ответить простое, но четкое:
– Нет.
– Аля…
В его до боли знакомом голосе слышится предупреждение.
– Не отдам, - повторяю уже настойчивее.
Я улыбаюсь Богдану, играя с ним. Делаю вид, что ничего не произошло, хотя и трясутся руки. Хотя и спирает дыхание. И несмотря на то, что страшно очень. Но сыну всего этого не показываю.
Где же Давид? Хотя едва ли он бы помог мне, когда теперь на чашу весов встал его родной брат.
Слышу шаги. Руднев подходит совсем близко, останавливаясь за моей спиной. А затем обходит меня спереди и присаживается на корточки перед Богданом.
Мне невыносимо хочется спрятать его от глаз Руднева. И уж точно не хочется отдавать Богдана в его руки. Но в который раз я убеждаюсь в своей незащищенности здесь, в чужой стране.
Да и вообще где-либо, если рядом есть – Руднев.
– Я знаю, ты хорошая мать. И ты не хочешь, чтобы я забрал у тебя его силой.
Предупреждение. До боли знакомый голос. До боли знакомые воспоминания. Сила всегда была на его стороне.
Я поднимаю на него свои глаза и просто не могу поверить в то, что он жив. Но в то же время на грани подсознания я определенно в это верила. Я это знала. И мысль, что у Богдана жив отец… эта мысль делает со мной что-то невероятное. Ведь у меня никогда не было полной семьи, а у него… пока есть.