Дом на улице Гоголя
Шрифт:
Потом он, молча, готовил ужин, разливал чай, убирал со стола, не подпуская гостью к своему скромному кухонному хозяйству: «Отдыхайте, Ульяна».
— Во-первых, это никакая не петля, а развилка, обыкновенная временная развилка, — заговорил он, наконец. — И это значительно облегчает дело. Ваша клиническая смерть приоткрыла доступ к поливариантности развития событий. Но суть не в эпизоде с клинической смертью, рано или поздно что-нибудь в этом духе всё равно произошло бы: болезнь, травма, тяжелые роды; и результат был бы тем же. К тому моменту, когда у вас произошла остановка сердца, вы уже прошли точку бифуркации, так что сама по себе она не могла стать причиной попадания во временной карман. Да, Ульяна, это важно: в больнице у вас обнаружили какие-нибудь отклонения в сердце?
— Доктор в больнице объяснил, что в сердце у меня частичная блокада чего-то там. Он сказал, что путь, по которому проходят импульсы, в одном месте как будто перерезан. Подробнее я не помню.
— Подробнее и не надо. Итак,
— Я совсем девчонкой была, когда придумала себе этот псевдоним. Не загадывала тогда, что он мне пригодится в будущем. Думала, что это разовая акция по использованию Юлии Логиновой — в целях наезда на классную руководительницу. А он уже двадцать лет сидит на мне как влитой, и нигде не жмет, — с грустной иронией произнесла гостья.
— И это лучше, чем ничего, — подхватил Пастухов, шагая по комнате — иначе вы не вынесли бы ни одного ощутимого жизненного удара. Тем не менее, в том, что вы срослись со своей маской, кроется опасность — эдак можно допрыгаться до раздвоения личности. Все мы носим маски, зачастую не замечаем, как она всё больше подменяет собой наше «я», но в вашем случае это особенно опасно. От мужа вы не закрывались, вот и не смогли перенести, когда он волевым порядком решил соединить оборванные концы своего времени. Помните у Шекспира: «Прервалась дней связующая нить. Как мне обрывки их соединить?» Только это соединение — совсем непростая задача, кавалерийским наскоком её не решишь. Вероятно, им двигал инстинкт самосохранения — ваш Герман чувствовал, что ваше разорванное время и его жизнь надорвало. Только это не совсем так, вернее совсем не так. Вы — пара. И вы вместе жили в других временных путях. Он подустал, полагая, что ваши общие проблемы — только ваши, Ульяна, проблемы. Видимо, внутренне ваш супруг уже готовился к тому, чтобы сбежать из сложной ситуации. Нужен был внешний толчок, призыв из того времени, когда его путь был ещё целостным. И призыв не заставил себя ждать — объявилась ваша одноклассница Галина. Не случайно применительно к этой женщине Герман задействовал словечко «цельная» и неслучайно в вас оно отозвалось болью. Так что, думаю, вы были правы, называя своего мужа предателем. Только вот ведь парадокс: поток доказательств вашей несомненной правоты верее всего потопит вас саму. Выбираться поодиночке для вас обоих будет значительно сложней, и в этом случае не факт, что выберутся оба. Хотя вы, безусловно, правильно расценили перемену в своём муже и то, что его внутренний отказ нести ваш общий крест привёл вас к адовым мукам. Прошкин — только исполнитель.
Говорил Пастухов, экспансивно жестикулируя, в глазах его горел азарт.
«Он похож на сыщика, напавшего на след. Улик ему не хватает, и он пытается умозрительно достраивать картину происшествия», — думала Юлия, испытывающая теперь к Пастухову симпатию пополам с досадой на то, что её жизнь, как недавно для Прошкина, стала для него, прежде всего, «интересным случаем». О муже, о его роли в том, что с ней произошло в Москве, она старалась не думать. Потом, после, ещё будет время. Пока слишком больно.
Хозяин будто подслушал её мысли о недостаточном количестве улик и заявил, внезапно остановившись посреди комнаты:
— Не хватает каких-то деталей. Возможно, без них мы мало что теряем, но не исключено, что вся ситуация предстаёт перед нами в неверном свете. И точку бифуркации мы не определили. Четырнадцатое апреля — это уже манифестация, здесь находится триггерная точка, но причина не там. Знаете, что, Ульяна. — Пастухов приблизился к гостье и заговорил, чуть ли не заискивающе заглядывая ей в лицо: — Прошкин, конечно, скотина. — Юлия усмехнулась, отметив, что в запале Пастухов не заметил, что заговорил так, будто они были накоротке. — Скотина-то он скотина, но раз уж он поснимал вам блоки, глупо этим не воспользоваться, прежде чем я установлю надёжную защиту от проникновения временнЫх вариантов. В каком-то смысле вы были правы, когда решили, что вспомнить всё — это спасение от беспрерывного влезания в вашу память кусочков небывшей, тем не менее, вашей реальности. Да только, чтобы вспомнить всё, вам и целой жизни не хватит. Вспомнить всё и сразу, схватить в общих чертах, не теряя времени на пространные воспоминания, можно только в точке бифуркации. — Дальше Пастухов стал говорить такое, отчего у Юлии снова запершило в горле: —
Мы даже не знаем, сколько у вас этих временнЫх вариантов. Тот, где вас с мужем убили — раз, вы алкоголичка — два. Ещё какие-то женщины, чьи голоса вам смутно знакомы. Сдаётся мне, эти загадочные женщины нам помогли бы на многое раскрыть глаза. А совет «затаиться», то есть встречаться с Герой тайно? — ведь вы так и не вспомнили, от кого его получили, хотя почему-то вам казалось, что этот момент непременно нужно прояснить. И то, что вы сильно изменились, стоило вам последовать этому совету — стали испытывать какой-то уж слишком сильный, неадекватный ситуации страх разоблачения — тоже склоняет меня к выводу, что к тому моменту вы уже странствовали и внутренне знали, что «затаивание» приведёт к тяжёлым последствиям. Нужно вернуться в тот день, когда вам на ум пришла идея «затаиться». Да, именно в тот. Там произошло нечто такое, о чём вы не помните, и, возможно, там и прячется ускользающая деталь, необходимая для того, чтобы мозаика сложилась.— Допустим, вы правы, Александр Николаевич. Но каким образом можно вернуться в тот день?
— Технические вопросы предоставьте решать мне. От вас требуется только решимость довести дело до конца. Моё мнение: это сделать необходимо. Пройдёте снова точку бифуркации и соединитесь с собой до возникновения временной развилки — станете цельной.
— Прошкин тоже обещал сделать меня цельной натурой, говорил, что срежет мне какой-то узел, — настороженно усмехнулась Юлия.
— Ни боже мой! Ничего срезать нельзя! В человеке нет лишних деталей, даже если он запутался во временных петлях. Ваш Прошкин — просто авантюрист! Срезать! Ему бы самому что-нибудь срезать. Проблему странника устранить механически, да без того, чтобы не сделать его ущербным, невозможно. Знаете, Ганди считал, что даже удаление аппендицита делает человека неполноценным. А тут — опыт, заработанный на других путях! Такое богатство — и на помойку? Так что, Ульяна? Дерзнём вернуться в точку бифуркации?
— Дерзнём, — бесшабашно заявила Юлия, уже сделавшая вывод, что этому чудаку вполне можно доверять.
— Тогда пройдёмте в ту комнату, где вы ночевали. — Пастухов набросал подушек в изголовье кровати, на которой минувшей ночью спала Юлия. — Вот так, полусидя. Устраивайтесь поудобнее, Ульяна, постарайтесь освободиться от мышечных зажимов. Сейчас я музыку включу, она поможет вам рассредоточиться.
Пастухов повозился с допотопным репродуктором, стоявшим на тумбочке возле кровати. Вскоре полилась негромкая спокойная музыка, но исходила она вовсе не из чёрной тарелки, как можно было ожидать, а из дальнего угла комнаты.
— Теперь, Ульяна, неспешно, не напрягаясь, вспоминайте. В тот день вы пошалили, втолкнули вашего будущего мужа к первоклассникам, — Его голос звучал так, словно Пастухов медленно удалялся. — Потом вы убегали от своей классной руководительницы, надеялись провести её, сделать вид, будто не по школе носились, а всё время находились в своём классе.
Сейчас Александр Николаевич был где-то очень далеко от неё.
Глава тридцать девятая
Юлька Астахова сбегала по школьной лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Ей надо было успеть заскочить в свой класс, усесться за парту, раскрыть какой-нибудь учебник и изобразить глубокую задумчивость раньше, чем её настигнет Зинон — Зинаида Николаевна, их классная руководительница.
Она влетела в класс, прежде чем из-за угла показалась погоня. Никого из одноклассников там не оказалось, зато сидели какие-то старые тетки и разговаривали между собой настолько неразборчиво, что Юлька сначала подумала, что они говорят не по-русски. Потом прислушалась: вроде бы они произносили обычные русские слова, но таким странным манером, что ничего разобрать было нельзя.
Всё в классе непостижимым образом изменилось за те полчаса, что Юльки тут не было. Вместо парт стояли незнакомые столы, доска висела невиданная, вместо дощатого пола, выкрашенного немаркой коричневой краской, лежал линолеум, изображавший из себя паркет.
Юля помялась, потом подошла к женщинам:
— Добрый день!
Полный игнор. Юля кашлянула. Тётки продолжали её не замечать.
— Извините, вы не знаете, куда ушел 10 «Б»?
Тётки, не отвлекаясь на такой пустяк, как стоящая перед ними десятиклассница, продолжали своё невнятное бормотание.
«Они глухие! — осенило Юльку. — Оттого и бормочут, будто у них рты кашей набиты. — И тут же засомневалась в своей догадке: — Пусть они глухие, но не слепые же: вон как дружка на дружку любуются. А меня в упор не видят». Она вспомнила: кто-то говорил, что глухие живут за невидимой стеной, отделившей их от слышащих людей. Да, именно на это походило больше всего общение глухих женщин: они будто находились в другом мире.
Юля растерялась. Не было никакого смысла в компании с глухими старухами ждать у моря погоды. Но и выйти из класса она опасалась: а вдруг наткнётся на кого-то из учителей, и тогда выяснится, что она опять несанкционированно болталась по школе, потому и не знает, куда подевались одноклассники. От нечего делать она подошла к одному из столов, на котором лежала большая открытка. «Встреча выпускников» — было написано крупными золотыми буквами на её лицевой стороне.