Дом на улице Гоголя

— Гера...

Она обнаружила, что висит в воздухе, под самым потолком, а прямо под ней столпились одноклассники, тут же стояли склонившиеся над чем-то Зинон и завуч Зимина. Там, внизу, лежало её мёртвое тело.

Глава сороковая

— Вот мы и закончили. Возвращайтесь, Ульяна. Успокойтесь, всё позади, — услышала она голос Пастухова. — Вы, должно быть, уже поняли: механизм предательства запущен вами. Тогда — в десятом классе, в первоначальном течении вашей жизни, вы решили, что без Геры, вам будет легче. Закон бумеранга в действии. Этот летучий предмет имеет обыкновение возвращаться в самую неподходящую минуту. Не допусти вы минутной слабины, сочтя, что медаль важнее вашей с Германом любви, не произошло бы ничего из того, что связано с вашими странствиями во времени. У каждого своя отмычка к ящику Пандоры, и никто не знает, в какой момент он нажимает на заветную кнопочку.

Удивительное дело! Совсем ещё юная девушка дрогнула, прогнулась — ничего экстраординарного. К тому же прессовала учительница её не на шутку, тут и покрепче человек мог не выдержать. Так почему же настолько сурово с ней обошлась жизнь — сразу отправила странствовать?

— И почему? Есть у вас ответ, Александр Николаевич?

— Нет, Ульяна. Нет у меня ответа. Пока скажу только о том, что лежит на поверхности. В ваших ПВК — этой аббревиатурой я обозначаю пространственно-временные континуумы — отчётливо проявлен фактор алкоголизма. В одном случае спился Гера, в другом — вы. Не исключено, что, если бы ваша классная руководительница не была такой яростно-напористой, и ваш союз с Германом состоялся легко, без заметных препятствий, вы спились бы вместе, дружно и весело. Но не будем строить предположений, а оценим полученные данные: ради медали и будущей карьеры вы готовы были отказаться от любви. Герман не сделал ради спасения любви ничего. Теперь вы оба имеете то, что имеете.

Она чувствовала правду в суровых словах Александра Николаевича. Она сидела с осунувшимся лицом, но навстречу встревоженному взгляду Пастухова твердо сказала:

— Все в порядке. Я готова продолжать разговор.

— Нет, Ульяна. Сейчас пора затапливать баньку. Это недолго. А вы пока отдыхайте.

Юлия никогда не была склонна к мистике, не испытывала интереса ко всему тому туманному и загадочному, что с окончанием советской эпохи вдруг пылко полюбили образованные дамы и вечные юноши с взором горящим.

Она не отбрасывала сходу эти флогистоны, как иронически именовала метафизические категории и эзотерические объекты все разом, допуская, что на самом деле не так уж много мы знаем об устройстве мира. Но одно дело — теоретические допуски, и совсем другое — самой неожиданно очутиться не в привычном трехмерном пространстве, а на перекрестке неведомых путей, где время — не только одна из констант физического мира, а нечто самостоятельное и грозное.

Но, странное дело, Юлия не испытывала ни страха, ни тревоги, только растерянность. Мелькнуло минутное опасение, что сейчас, когда она совершила невероятное путешествие в прошлое и будущее одновременно, каша из воспоминаний, разговоров и кошмарных снов снова заварится в её голове, и тут же поняла, что этого не произойдёт. Она начала думать о Германе, о том, под каким соусом нужно подать ему непривычную правду, в которую, если выкладывать всё без обиняков, не поверит ни один разумный человек.

В горницу вошёл Пастухов, и, не успев добраться до своего кресла у печки, заговорил:

— Итак, ваш муж. Это единственный человек, который сумеет вам помочь. Опять я не так сказал. Только вы и ваш муж сумеете помочь друг другу. Если вы будете выбираться вместе, специальные средства, даже если и понадобятся, будут играть только вспомогательную роль. Вашему Герману, как это будет ни трудно и горько, но придётся осознать, что всё произошедшее с вами в Москве, произошло по его воле. Это он толкнул вас на путь страданий. Если муж возьмет на себя ответственность за ситуацию, тогда вы обойдётесь небольшой внешней помощью. Только вот какая незадача: выйти на путь страданий легко, сойти с него совсем не просто. Согласится ли он пойти с вами по пути страданий — вот в чем заключается первый вопрос.

— Давайте притормозим, Александр Николаевич. Что это значит — пойти со мной по пути страданий?

— Много чего значит. Для начала это нужно понимать буквально, остальное — потом. Вам с мужем придется сменить фамилии, уехать из Загряжска, не оставляя никому своих новых координат. — Пастухов решил перебить тяжёлую информацию, улыбнулся и сказал: — Начало положено: имя вы уже, будем считать, поменяли — Ульяной ведь вас никто не знает.

— Александр Николаевич, неужели нет ни единого шанса, что Прошкин оставит меня в покое? Я могу пообещать ему, что никаких статей не будет, что я вообще забуду о его существовании.

— Он не оставит вас в покое — вы обладаете слишком ценной информацией.

— Вы ошибаетесь, я ничем таким не обладаю.

— Внимание, Ульяна. Сейчас на дворе восемьдесят седьмой год. Школу вы окончили в шестьдесят седьмом. В каком-то смысле вы присутствовали на встрече выпускников по поводу сорокалетия выпуска. Не сложно сосчитать, что это происходило в две тысячи седьмом году. Еще не ясно? Из вас можно выкачать информацию, как минимум, на двадцать лет вперед. Для политиканов и жуликов крупного масштаба ваши сведения бесценны. Они могут узнать, на кого ставить, когда сваливать, против кого дружить.

— Это вряд ли. В моих кошмарах-воспоминаниях никогда не проскакивало ничего, чтобы хоть как-то было связано с политикой.

— А вот давайте, попробуем, и вы убедитесь, что не так уж мало вам известно. Не хочется вас перенапрягать, вы сегодня и так достаточно потрудились, но нужно уточнить кое-что важное и для вас, и для меня. Когда, если не сегодня? — после того, как вы поспите эту ночь под блокиратором, так просто, без применения прошкинской мозгодробилки, вы уже нового ничего не вспомните. Приготовьтесь, Ульяна. Девяносто первый год, девятнадцатое августа.

— Я смотрю телевизор. Передают балет «Лебединое озеро». Танцует Плисецкая, но меня это не радует. Почему-то очень тревожно.

— Так, дальше. Следующий день.

— Я опять у телевизора. Я в ужасе — танки двигаются по Москве.

— Вы понимаете, что происходит?

— Смена власти.

— Достаточно. Возвращайтесь, Ульяна. Напряги я вас посильней, вы назовёте фамилии всех участников этого действа, вы много чего ещё вспомните. Но я не буду безответственно любопытен, потому что точно знаю: воспоминания о будущем разрушают память. Так, уточнили кое-что. И вам подмога: после смены власти в августе девяносто первого года Прошкин потеряет своих покровителей в спецслужбах, и вам больше нечего будет опасаться.

— Вы это вывели из того, что я сейчас говорила о Плисецкой и танках на улицах?

— Вы же не одна такая, Ульяна. Про то, что через четыре года Прошкина найдут с проломленным черепом, мне было известно до встречи с вами.

— Кто вы, Александр Николаевич Пастухов? Вы рассылали письма по редакциям, чтобы привлекать таких как я? Зачем вам это нужно?

— Я рассылал письма с целью поиска себе подобных. Первым человеком, которого я выпутал из паутины времени, и так, чтобы при этом не попасть в паутину спецслужб, был я сам. У меня на это ушло больше десятка лет, но я наработал опыт, который может пригодиться другим. Например, вам, Ульяна. Помочь страннику может только выбравшийся странник. Вы ведь знаете про моё лагерное прошлое? — Юлия кивнула. — Представьте на минуту, что должен был испытывать человек, попавший из высокой науки в компанию к отморозкам. Меня ведь не в спецзону определили, а к особо опасным рецидивистам, на убой. И это — ни за что, ни про что. Уж потом, во второй половине срока, меня перевели к обычным уголовникам, а несколько лет я каждый вечер засыпал без всякой надежды дожить до утра. Я вылетел из своего времени со свистом, и мои странствия были посерьезнее ваших. Ваше дело для меня — на одну трубку, как говаривал мистер Холмс. Для меня, но не для вас. Вам предстоит большая и серьезная работа.

— А про будущее Прошкина откуда знаете?

— Во-первых, странники рассказывали, а во-вторых, вот так вам все и расскажи. Если после того, как выберетесь, захотите помогать своим собратьям по странничеству, тогда вы многое должны будете понять. А пока ваша забота — вы, и только вы.

— Так вам только то и нужно было от меня, что уточнить про август девяносто первого? Этим одним удовлетворён ваш исследовательский интерес?

— Каждый человек своей собственной историей открывает что-то новое. История в более широком смысле, вещь, конечно, интересная, часто имеющая практическое значение, да только повторю: воспоминания о будущем разрушают память. А Прошкину было глубоко наплевать на то, что стало бы с вашей памятью, и вообще с вами, после многочасовых сеансов выкачивания информации. Он безжалостно выпотрошил бы вас и выбросил из клиники с объяснением, что вы — не его случай, что вам нужно лечиться у психиатров. Теперь вы получили ответ на свой вопрос, зачем вы так незаменимо ему нужны?