Дом старого барона

– Почему... ведьма?

– Потому что вытащила на себе ваше дородное тело, - прошипела она.
– А господин в бреду принялся твердить об оборотнях и о бароне, и добрые христиане решили, что дом сжег дьявол и его приспешники, и только ведьма, перепугавшись, вынесла прекраснодушного господина, воспользовавшись своими бесовскими силами! Вот добрые люди и взяли ведьму. И схватили. А семью ее прогнали прочь, поделив их вещи. И, слава Пресвятой Деве, а то бы и они ехали на костер вместе со мной!
– она неожиданно запнулась, но продолжила с не меньшей яростью: - И добрый господин, как оправится, будет сидеть рядом с судьей и давать показания о том, что ему привиделось...

– Нет!
– выплюнул Руди.

– Не знаете вы людей, - угрюмо отрезала Магда.

– И сидеть будете, и судить будете. Может, скажете что-нибудь: зачем жечь ведьму, она уже стара, пусть доживает свой век! И секретари запишут ваши слова, как благороднейший из поступков, и будут славить вас там и сям. А дровишки уже догорят к тому времени, и ничего от меня не останется, кроме углей. Оно ж известно: знатным людям и вместо камня пряник поднесут, а простым - и вместо корки камень.

– Значит... Рассказать правду.

Последние слова утомили его, и он закрыл глаза, проваливаясь в тягучую дремоту.

– Кто поверит этой правде?
– донесся тоскливый голос Магды.
– Разве эти руки могли носить драгоценности? Разве бывает такой загар у благообразных дам из салонов? Никто из них не говорит тем языком, к которому я приучена, и не умеет делать ничего, кроме как наслаждаться жизнью, наставляя рога своим мужьям... Господа судьи - не дураки, - она помолчала.
– Нет, я не жалуюсь. Есть люди, кому Бог полной ложкой отсыпает горя. Одного бы я хотела перед смертью - удостовериться, что с Лене все в порядке. Сыновья мои не пропадут, где бы их не носило, а я славно пожила.

Руди хотел утешить ее, но и он знал, что если один раз попадешь вниз, наверх почти не выбраться, и что людей может разубедить лишь чудо, которое случается так редко, что легче думать, что оно никогда не случится. Он упрямо произнес про себя это слово несколько раз, пока оно не распухло в его голове так сильно, что вытеснило все остальное, и ему привиделась пыльная дорога среди полей, без конца и без начала.

Когда он пришел в себя в следующий раз, телега уже стояла на дворе за каменной стеной, и вокруг него суетился доктор в длинных остроносых туфлях.

– Усадите его, - требовал он от слуг, которые обступили телегу со всех сторон.
– Но, ради всего святого, болваны, делайте это медленно, ибо благородный организм не чета вашему, и малейшая встряска может нарушить его внутренности, что, в свою очередь, помешает оттоку всяческих жидкостей... О! Вы пришли в себя!
– несмотря на свои слова, он с жаром кинулся целовать Руди руки, не заботясь больше ни о внутренностях, ни о спокойствии.
– Я велел принести вам портшез, мой друг, и вас в целости и сохранности доставят в лучший дом этого города, ну а я - скромный врач... Кстати, мое имя, господин, - Иероним Вайс, вы ведь знаете, что белый - это цвет здоровья? Такой приятственный каламбур!
– помогу вам как можно скорее встать на ноги. Мази, пилюли, притирания, микстуры - все, все есть в этом городе, чтобы поправить ваше драгоценное здоровье...
– Ну вы, остолопы!
– он опять обратился к слугам своим вторым голосом, потерявшим все льстивые нотки.
– Не уроните господина в навоз!

Пока они таскали его туда-сюда, пытаясь исполнить приказы доктора и усадить в портшез, Руди приподнял голову, пытаясь увидеть Магду за суетящимися людьми. Та сидела на бочонке между двух стражников и жевала краюшку хлеба. Старуха будто почувствовала его взгляд и обернулась; их глаза встретились, но она не улыбнулась и взглянула на него так сурово, что он был даже рад, когда ее лицо скрылось за задернутой в портшезе занавесью.

Доктор заглянул к нему с другой стороны, и Руди вначале испугался, что он залезет к нему, но тот осведомился о том, как чувствует себя господин, обмахнул его платком, от которого одуряюще пахло чем-то сладким до тошноты, и скрылся. Он велел слугам поднимать портшез, и вскоре Руди уже качало по пути к дому, где ему обещали кров и пищу.

Графиня собственноручно умыла Матильду и заставила ее переодеться в мужскую одежду, купленную тут же у хозяина. Она единственная догадалась, что Матильда лишь притворяется мальчиком и легко пожурила ее за это. Свита у нее оказалась внушительная - шестеро слуг, компаньонка и два кавалера, не считая кучера и личной служанки. Муж ее владел большим наделом земли в одном из южных княжеств, и графиня обронила, что он сейчас на войне, а она навещала свою дальнюю родственницу при дворе курфюрста. Вначале Матильда стеснялась разодетых господ, стыдясь своего потрепанного вида, но, когда подали первую перемену блюд, она столь увлеклась едой, что забывала даже ответить на вопросы, которые относились к ней самой. Еда казалась ей необычайно вкусной - салаты из свежей зелени, биточки, итальянский рис, сладкий пирог, куриный суп - перемен блюд было шесть или семь! Небывалая роскошь, хоть графиня и отзывалась о здешнем столе презрительно.

Пока Матильда жевала, она рассказывала о деде, и о том, что он то ли погиб, то ли пропал, а ее дом сожгли, и что она идет в город, чтобы потребовать найти своих родственников. Она поведала и о том, что ее родители давным-давно умерли, и что дед нарочно жил в глуши, и о его подвигах, и о славе, и о том, что сама собирается на войну. Графиня слушала ее благосклонно, изредка уточняя те или иные подробности ее рассказа. Дедушку она знала и, конечно, выразила готовность немедленно помочь Матильде в поисках справедливости, уверяя ее, что именем императора сделать это будет легко. Когда Матильда набила себе живот так, что в него больше ничего не лезло, ей захотелось спать. Смутное волнение шевельнулось в ее сытом и сонном мозгу, словно она забыла что-то очень важное, важнее, чем дед и ее родственники.

Девчонка! Она совсем забыла о ней, и бедняжка ждет ее на улице под ветром и солнцем. Матильда попробовала возразить, что крестьяне привыкли к голоду и холоду, но получилось плохо: воображение подсовывало картины, кусающие сердце. Вот Лене отбивается от собак, вот ее секут за то, что она посмела своим видом оскорбить зрение знатных господ, вот она просит милостыню в пыли... Подступавший сон расползся на клочки, и Матильда осторожно кашлянула, опасаясь перебить графиню.

– Что такое, дитя мое?
– спросила та, по-прежнему ласково и сочувственно.
– Ты хочешь выйти?

– Нет, ваше сиятельство, - ответила Матильда, хотя сходить в горшок она бы тоже не отказалась.
– Дело в том... Я кое-что позабыла вам сказать.

– Что же?

– Я была не одна, - с усилием сказала она, откашливаясь под взглядом всех присутствующих.
– Меня ждут на улице, и мне надо вернуться...

– Я не понимаю тебя. Что ты хочешь сказать этим? Неужели это не голод, а подлые воры заставили тебя залезть в погреб? Если так, то мы поймаем их и повесим.

– Нет-нет! Это не воры... Это моя...
– она задумалась, как назвать Лене.

Графиня высоко подняла бровь на накрашенном лице.

– Служанка, - наконец выпалила Матильда.
– Девочка из нашей деревни. Она потеряла родных и шла со мной в город...

– Служанка? О, девушка вряд ли пропадет в этих краях, - она заулыбалась и добавила что-то на незнакомом Матильде языке, отчего все присутствующие засмеялись, будто по команде.

– Видите ли, она совсем мала...Ей, кажется, лет шесть. Или, может быть, восемь. Я боюсь, что она окажется в беде.

– Шесть или восемь, - задумчиво повторила графиня.
– Кто же кому из вас служит? Девчонка, крестьянка... Эти дети живучи как репей. Не думаю, что с ней может случиться что-нибудь, ради чего стоит здесь задержаться.