Дом у реки

Она не трогала его до заката, когда под лучами заходящего солнца они отправлялись на вечернюю прогулку, собирали хворост и Тед порой останавливался, чтобы привлечь Кит к себе, уткнуться лицом ей в шею или погладить растущий живот. По вечерам они сворачивались под одеялом, Кит клала ноги ему на колени, и в окружении книг они слушали потертые диски на старом проигрывателе. Возможно, их финансовое положение было не самым надежным, но они были счастливы. Будущее казалось полным обещаний и перспектив, точно гроздья яблок на садовых деревьях, окутанных белым маревом цветения.

— Полагаю, мне стоит сделать тебя честной женщиной? — спросил Тед однажды ночью, глядя на нее поверх читальных очков, в которых он казался гораздо старше своего возраста. Теду было тридцать один. Листы бумаги лежали на полу вокруг него.

— Я произвожу впечатление той, кому нужна какая-то бумажка для доказательства любви? — спросила она, похлопывая себя по большому животу. — К тому же мы сейчас вряд ли сможем позволить себе свадьбу. Все, что у нас было, ушло на это место… и ребенка.

Он кивнул:

— Я рад, что ты так считаешь. Мне не нужно кольцо, чтобы знать, что я — твой, а ты — моя.

С улыбкой глядя на него, она подумала: это именно то, что нужно. Именно так все и должно быть.

Малышка родилась весной почти на рассвете. Мягкий утренний свет залил долину, когда Тед впервые взял дочку, отчаянно верещавшую, на руки. Они подготовились и спланировали все, как могли: перекрасили одну из спален в бледно-желтый, отшлифовали и покрыли лаком старую кроватку, которую нашли на пыльном чердаке в самом углу, аккуратно сложили башенкой белоснежные пеленки. Но ни Кит, ни Тед не предвидели такого скорого появления на свет Евы. И совсем не ожидали, что это нарушит ход их привычной жизни. Дочь оказалась сладкой пыткой, которую даже не представлял ни один из них.

Кит полагала, что с первых же мгновений после рождения дочери в ней проснется сильный материнский инстинкт — естественный, защищающий. Но она была единственным ребенком в семье и вообще не умела обращаться с детьми, поэтому почти сразу захлебнулась в водовороте материнства. Дети рождались всегда, сколько существует человечество, но Кит не понимала, как вообще возможно это пережить. Минули благостные дни, когда они с Тедом обитали в собственном мирке Уиндфолза, далекие от мира. Минули долгие прогулки и уютные ночи у камина. Вместо этого к ним добавился еще один человек, который взрывал их привычную рутину своими непредсказуемыми требованиями. Каждую ночь плач Евы, казалось, не стихал ни на миг. Ворохи грязных пеленок, которые надо было бесконечно то замачивать, то полоскать в отвратительном пластиковом корыте, бутылочки и стирка, потоки срыгнутого молока и вечный плач, причем рыдали обе — и дочь, и ее мать.

— Это все от усталости, — сказал Тед, обнаружив, что Кит на кухне тихонько плачет, глядя на сверток на своем плече. — Тебе надо отдохнуть. Давай я побуду с ней.

— Нет, ты не можешь, — Кит покачала головой, — это моя работа. Ты должен писать. К тому же ты не сможешь ее накормить. Только я могу это сделать, — она горестно посмотрела на влажное круглое пятно на своей рубашке, — это единственное, что я могу сейчас сделать.

Ей казалось, она больше не принадлежит себе. Она всегда полагала себя сильной, наделенной недюжинным самообладанием. Ей нравилось ее тело, и да, ей нравилось то, что оно нравилось другим. Но теперь все изменилось. Она размякла, расплылась, точно полустертая картинка. Она больше не узнавала себя в зеркале.

Этому не было конца. Бесконечный цикл: пробуждение, плач, кормление, грязные пеленки. Бессонные ночи у скрипящей кроватки, младенец на груди, спутанные колыбельные, вынутые из запыленных уголков памяти ее обессиленным разумом. Все эти песенки про звездочки, деточек, малюток и крошечек. Она пела их как помешанная под тихий аккомпанемент клавиш пишущей машинки.

Наконец у Теда появился план. Вначале он тайком пропадал в саду два вечера подряд, а потом явился к ней на кухню с паутиной в волосах и мальчишеским восторгом на лице.

— Я тут подумал, — сказал он, — что тебе нужно что-то свое. Что-то большее.

— Большее? Я едва справляюсь с тем, что у меня уже есть.

— Тебе нужно свое пространство. Подальше от меня и Евы. Ты же сама знаешь, как тебе важно помечтать. Ну же, — сказал он, за руку вытягивая ее из кресла, — пойдем со мной.

Он отвел ее к реке, прямо к двери старого яблочного хранилища.

— Заходи, взгляни.

Кит растерянно посмотрела на него, затем толкнула дверь и перешагнула порог. Внутри все изменилось. Стол был отодвинут к окну и накрыт старой занавеской из дома. В углу пристроилось кресло с вязаным пледом на подлокотнике. В старом ящике из-под яблок, поставленном на бок, обнаружилась стопка ее любимых книг, кувшин с букетиком душистого горошка и стакан с кистями. На подоконник Тед поставил осколок розового кварца, который подарил ей, а на стол — свою старую пишущую машинку.

— Что это? — она оглянулась на него, все еще в замешательстве.

— Это все твое. Твоя собственная комната. Можешь приходить сюда, когда захочешь побыть одна. Чтобы почитать. Или написать что-то. Порисовать. Сделать ловца снов. Ты можешь заниматься здесь чем захочешь.

Она потянулась и нажала на клавишу машинки, прислушиваясь к приятному стуку металла о ленту.

— Чем захочу? — Она растерянно посмотрела на Теда: — А как же Ева?

— Будешь брать ее сюда… или оставишь на меня. Я не против время от времени ею заниматься. К тому же, — добавил он осторожно, — я подумал, вдруг к тебе придет вдохновение. Напишешь пару небольших историй. Ты не замечала, но я слышал сказки, которые ты нашептываешь Еве перед сном. Ты же отличный рассказчик и, я думаю, еще можешь себя удивить. А небольшое хобби поможет тебе снова почувствовать себя собой.

Кит смотрела на Теда пораженная и тронутая его заботой и еще — совсем немного напуганная.

— Не отказывайся сразу, — сказал он, заметив ее неуверенность, — просто попробуй. Ничего особенного… В конце концов, провести час наедине с собой, без ребенка, почитать, поспать, сделать все что угодно… тебе это пойдет на пользу.

Кит крепко обняла его, отгоняя последние сомнения:

— Ты самый невероятный и заботливый человек на свете. Спасибо тебе.

Скорее от усталости и бессилия, нежели из искреннего энтузиазма она начала потихоньку экспериментировать с его предложением. Пару вечеров в неделю Тед забирал Еву и нежно подталкивал возлюбленную к ее новой «студии». К удивлению и — следовало признать — раздражению Кит, без нее Ева успокаивалась заметно быстрее. А вот она сама — нет. Она вяло и потерянно бродила по бывшему яблочному хранилищу, чувствуя, как в горле стоит ком, а глаза щиплет от подступающих слез. Бесцельно листала книги, часами сидела на деревянном причале, свесив ноги, глядя на водоросли, струящиеся под водой, точно волосы утопленницы. Она сорвала несколько ивовых ветвей и сделала пару деревянных ловцов снов, но все никак не могла найти себе место. Что-то казалось неправильным.

Она понимала, что впустую тратит время. Вместо того чтобы помочь, задумка Теда будто бы только усугубила ощущение собственной бесполезности. Кто же она? Ей нужно поддерживать Теда, помогать ему. А вдруг то, что он проводит время с дочерью, — только предлог, чтобы избежать работы над пьесой? И вдруг это станет самой короткой дорогой, которая уведет их в трясину долгов?

Спустя пару таких вечеров, проведенных в своей новой студии, она окончательно сдалась и вернулась домой, привлеченная голодным плачем Евы.

— Давай ее мне, — сказала она, забирая малышку из рук Теда. — Это была чудесная идея, но не думаю, что она сработает. — Прижав девочку к груди, она тут же расплакалась: — Ничего не выходит, Тед. Я ужасная мать. Ты никогда не закончишь свою пьесу.

— Закончу, милая. Обещаю.

Она подняла на него удрученный взгляд:

— Я видела его, Тед. Черновик на твоем столе. Ты неделями к нему не прикасался. — Она вздохнула: — Я думала, это то самое место. Но это не оно. Этот дом душит нас, Тед.