Дом в тысячу этажей. Авторский сборник

VI. Молодой старик — О чем поведало Броку зеркало в конце коридора — Распыленный

Брок коснулся руки старика и внезапно вспомнил о том, что было написано на конверте.

— Нет ли здесь случайно зеркала?

Старик покачал головой.

— Для чего слепому зеркало? Уже десять лет как я смотрю в пустоту.

— А сколько вам лет, дедушка?

— Тридцать три.

Пораженный Брок смотрел на молодого старика. Не тридцать три, а все восемьдесят лет нужды и отчаяния избороздили морщинами его лицо.

— Так выглядят все, кто питается таблетками Агасфера Мюллера.

И тут впервые Петр Брок вдруг почувствовал уверенность в своих силах. Он воскликнул решительно:

— Довольно! Я постараюсь встретиться лицом к лицу с вашим господом богом!

Из глаз старика потекли слезы:

— Ты силен, ибо ты смог подняться по лестнице! Десять лет я ждал, когда откроется эта дверь! Ведь только этим путем может прийти некто более сильный, чем Мюллер! Господи, сделай меня и братьев моих снова людьми! Верни нам имена вместо номеров, дай нам пищу вместо таблеток, возврати нам любовь, желания и мечты! Выпусти нас из заточения, дай солнце тем, кто потерял его навсегда!

— Обещаю! — сказал Брок.

Их руки слились в пожатии. Внезапно Брок осознал всю трудность своей задачи. Действительно ли он настолько силен, чтобы помериться силами с Мюллером? И как проникнуть в заповедные этажи, чтобы тебя при этом не обнаружили?

И вновь мелькнула мысль — конверт! Да, в конверте скрыта сила, которую он в себе ощутит, как только посмотрится в первое же зеркало.

— Где найти зеркало? — вновь спросил он старика, когда тот повел его по длинному коридору, по обе стороны которого виднелись двери.

— В конце коридора, — сказал старик, — висит железная клеть. Это скоростной подъемник, на нем можно спуститься в Вест-Вестер. За клетью находится ниша. В ней на стене висит отполированная плита, холодная и гладкая, как змея. Не знаю, зеркало ли это, но когда я стою перед ней, мне кажется, что на меня смотрит моя слепота… Может быть, это просто стекло!

Они приближались к лифту. Брока охватила дрожь. За клетью под тусклой лампочкой действительно блестела широкая, гладкая зеркальная поверхность.

Брок обогнал старца, держа в руках конверт, бросился к стене и взглянул на себя.

Крик изумления вырвался из его уст!

Он стоял прямо перед зеркалом. Махал руками, подпрыгивал. В общем, всячески старался показать, что он здесь стоит, что тут, перед зеркалом, находится человек. Безуспешно. Зеркало его не видело, не принимало во внимание…

Он не отражался в зеркале! Стена, противоположная зеркалу, отражалась в точности, но человек, который находился между ней и зеркалом, себя не видел. Какое же это, к черту, зеркало, если оно не отражает? И внезапно Брок в этом странном омуте увидел старика, приближающегося к нему. Невероятно! Старик отражался в отполированной рамке со всеми своими морщинами, но возле него никого не было!

Петра Брока озарило. Он лихорадочно сломал красную печать, вынул сложенный вдвое лист бумаги и прочитал:

«По собственному желанию, на свой страх и риск я предоставил Оскару Эрилу свое тело для опыта по так называемому распылению (асприд), чтобы таким способом и в таком состоянии (т. е. будучи невидимым) проникнуть во все уголки Мюллер-дома, раскрыть его тайны и, если подтвердятся страшные предположения, убить человека, который называется Агасфером Мюллером, на что меня уполномочило решение секретного заседания судебного форума СШМ (Соединенные Штаты Мира, остров Последней Надежды). Эту жертву я приношу бескорыстно, не боясь последствий, о которых я был предупрежден, горя стремлением узнать истину, ради торжества справедливости и во имя спасения человечества».

Собственноручная подпись: ПЕТР БРОК.

Ниже, другой рукой, было приписано:

Клянусь своим честным именем, что состояние так называемого распыления (асприд) прекратится ровно через тридцать дней.

Подпись: ОСКАР ЭРИЛ.

Наконец-то Петр Брок понял, в чем состоит его сила! В порыве радости он обнял старика и закружился с ним в танце.

Старик коснулся поверхности зеркала и в испуге отдернул руку.

— О, я боюсь касаться зеркала своими ладонями! Оно отвечает и незрячему… Зеркало никогда не ослепнет.

— Бросьте, дед! — вскричал Брок. — Ведь вы бы не увидели меня, даже если бы у вас была тысяча глаз! Никто меня не увидит…

Брок упивался своей невидимостью. Он приплясывал перед зеркалом, стучал в него, дышал, кокетничал с ним, но все тщетно! Зеркало устало принимать и возвращать человеческие образы! Точнее, оно неожиданно взбунтовалось и перестало служить, в данном конкретном случае отказалось отражать Петра Брока! Но это вовсе не вызывало в нем злобы. «Я могуществен, как бог! Я могу все! Я сотворю чудеса, о которых не мечтал даже Христос! Проклятый мир этого поднимающегося до небес здания содрогнется! Мюллер-дом принадлежит теперь мне!»

Он быстро простился с молодым старцем и вошел в клеть. Как только за ним захлопнулась железная решетка, его охватила дрожь. Дно начало проваливаться, и вдруг ему показалось, что он летит в пропасть. Он зажмурился. От резкого падения голова закружилась и стала разламываться. Брок потерял сознание.

VII. И снова снится желтая лампа — Окна и люди — Трактир на краю света — Продавец снов

Падая, он вновь увидел тот же тягостный, Жуткий сон. Желтая лампочка, поблескивающая в черепе неверным светом. Она не освещает ничего, кроме себя самой и желтого вихря пыли, вьющегося вокруг нее. Ему кажется, что он, свернувшись клубком, сжав голову между колен, лежит в сыром, промозглом бараке. Он сдвигает серый капюшон, надетый на голову, и глаза начинают привыкать к темноте: словно в дымке он видит растрескавшиеся балки, перекрещивающиеся над головой в разных направлениях. А на висячей площадке — тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться, на правом боку лежат люди. Но он уже не является звеном этой цепи. Он лежит напротив, у разбитого окна, подернутого бельмом инея. Ему холодно. Поэтому он снова натягивает капюшон, снова сворачивается в клубок, накрываясь темнотой, которая может означать и ночь, и день…

Петр Брок очнулся от резкого удара, открыл глаза, и в ту же секунду мучающее его видение исчезло. Как долго он спал? Он встал со дна клети и сразу же вспомнил вчерашний день. Брок ухватился за железную решетку, словно в этой реальности хотел спастись от страшного сна с желтой лампочкой в пустом черепе. Будущее его влекло, он еще раз с восторгом подумал о том, что он невидим, и выпрыгнул из клети.

Пройдя коридор, Брок поднялся по лестнице, открыл железную калитку и… оказался на улице. Два ряда домов, магазины, тротуары. Не хватало лишь того, что всегда присуще каждой улице, но на что часто не обращаешь внимания, — неба. Вместо него высоко над головой виднелся свод потолка в романском стиле, отлитый из единого куска стекла. Под ним сверкал гигантский, белый, нестерпимый для глаз шар, напоминающий солнце в зените.

Окна и люди. Бесконечные ряды окон и людей… Окна молчащие и зовущие, испуганные и плачущие, таинственные и зевающие от скуки — окна, окна, окна. Они подмигивают, манят, смеются и грустят. А под ними толпа. Яркая, пенящаяся, спешащая толпа. Все человеческие расы здесь смешались в постоянном круговороте. Сливаются цвета одежды, лиц, глаз, волос, голоса вырываются из тысяч уст.

Броку кажется, что и все эти снующие и кричащие люди, подобно фальшивому небу и солнцу над головой, неправдоподобны, нереальны, призрачны. Щеки мужчин либо гладко выбриты, либо покрыты растительностью, которой придана самая причудливая форма. Но у Брока создается впечатление, что многие бороды ненастоящие, что они прилеплены к лицу. Одни веселятся слишком наигранно, смеются совершенно бессмысленно. Другие куда-то торопятся, их лица озабочены и испуганы. Вон китаец крадется под окнами, кого-то выслеживая. Чуть дальше лицо преступника с черной повязкой на глазу. За прикрытой дверью прозвучал выстрел, но никто даже не обернулся. Матрос в черно-желтой майке с лицом, изъеденным оспой, пошатываясь, горланит пьяную песню. Три человека, наполовину обнаженные, с черными масками на лицах и с ножами за поясом, вызывающе движутся по улице. Все уступают им дорогу. Гуськом идут фиолетовые балахоны с круглыми отверстиями в капюшонах. Желтозубо улыбаются окна дансинга. «Ли-ла-ло-лу», — о чем-то рассказывает японка. Ее волосы сколоты шпилькой, изображающей черное сердце, пронзенное кинжалом. Она идет рядом с апашем, который указывает дорогу слепым старцам, и смеется. Губы ее ярко накрашены. Он ударил безногого нищего, и тот свалился в канаву.