Дом. Лихо

– Не дрался, – спокойно подтвердил Андриан, – но Альберт врал.

Собирающаяся было что-то еще возразить воспитательница захлопнула рот и озадаченно замолчала.

– Итак, какое наказание у вас тут заведено для лгунов? – спросил Андриан и обвел взглядом заинтересованных разборкой детей.

– Розги, господин Росс, – сказала твердым голосом та самая девочка, что держала малышку на руках, – и два дня на хлебе и воде.

Андриан смиренно развел руками.

– Ну вот, все и решили, – сказал он. – Правда, я не любитель насилия, поэтому предлагаю заменить розги на три дня хлеба с водой, пять дежурств и неделю в комнате.

Толстяк испуганно икнул.

– Но это же больше, чем за драку, – воскликнула воспитательница.

– А разве драчливость больший грех, чем ложь? – наигранно удивился Андриан. – Но, конечно, это вам решать. Розги так розги..

– Нет, нет! – закричал Альберт. – Я согласен! Только не розги!

***

– У детей так всегда – кто-то вечно не вписывается в сложившийся круг, замыкается в себе, и сколько бы времени ни прошло – это не меняется, – спустя полчаса говорил Андриану директор приюта. Он полусидел на краю массивного дубового стола и грел руки о горячую чашку чая.

Кабинет был совсем небольшой: скромная мебель, стол, подаренный когда-то директору Андрианом, простецкий ковер на полу, стертый в некоторых местах почти до дыр, выбеленный потолок. Позади стола, за спиной директора возвышались до потолка, словно титаны, два застекленных шкафа с книгами.

Андриан прошел до почерневшего от вечера окна и поставил свою чашку на подоконник.

– И давно они так? – спросил он.

Директор едва заметно нахмурился и, растягивая слова, медленно проговорил:

– Вианн год только, его родители так и не были найдены. Тетка, у которой он жил, продержала его два года и сдала в приют. Они…как сказать…не сошлись характерами. – Он слегка улыбнулся и многозначительно посмотрел на Андриана. – Мальчик, как сказать, излишне прямолинеен, он говорит только то, что думает.

– И это плохо? – Андриан поднял бровь, глядя на директора.

– Нет-нет, – быстро проговорил директор. – Это не плохо, но и не хорошо. Все люди имеют какой-либо, как сказать… грех, хм… недостаток. И не за чем им об этом открыто объявлять.

– Ну, возможно, услышав это, люди захотят исправиться, – тихо предположил Андриан.

– О, дорогой друг, человеческие недостатки как родинки на теле, – от них не избавишься, они есть и есть, и все тут. И мы живем с ними, а другие люди со своими недостатками живут рядом с нами. И мы даже не замечаем их и не считаем злом, – ведь это часть нас. Мало того, – что такое недостаток? – Иллюзия, принятая за таковую в нашем несчастливом обществе. Для кого-то другого, определенный мною недостаток, например, замкнутость, будет несомненным достоинством. Но при этом этого же бедолагу он наделит другим минусом. Сами подумайте – вы знаете хоть одного человека без недостатков?

Андриан печально улыбнулся:

– Их много, но все они стали святыми, только почив в земле.

– Ну вот, – директор развел руками. – Вианн считает чужие недостатки абсолютными, а себя – обязанным говорить их владельцам об этом в лоб. Дети не хотят с ним общаться именно поэтому.

– Ну а другие, в свою очередь, ловят отщепенцев и самоутверждаются на них, – продолжил фразу Андриан.

– Увы, да. Это детское общество – все в нем гиперболично и нещадно. Если бы на войну обе стороны отправляли воевать только детей, война была бы особо безжалостна.

– Поверьте, дети не стали бы воевать из-за наших причин, – усмехнулся Андриан. – А Вианн просто своеобразно борется за правду.

Директор внимательно посмотрел на Андриана, слово оценивая его.

– Бороться за мышей, истребляя кошек, – проговорил он, не отрывая взгляд. – А бороться за кошек, истребляя собак…правильно ли?

Андриан замолчал, обдумывая слова директора.

– По крайней мере он борется за свою правду, – проговорил он, – а не сгибает голову в поклоне перед…

– Но это можно делать без лишних конфликтов, не раня чужую самооценку, в конце концов, – возразил директор.

– А он умеет только так, – горячо воскликнул Андриан. – И борется как может своими способами.

Директор поднял руку, останавливая Андриана, и, улыбнувшись, тихо спросил его:

– Андриан, друг, вы оправдываете войну?

Встретив удивленное молчание, он продолжил:

– Почти все эти дети потеряли своих родных на войне. Каждый из них, я уверен, ненавидит ее. Вианн, несомненно, тоже. Но он сейчас воюет также, своей детской черно-белой войной. И что бы мы ни говорили и во что бы ее ни обряжали, война – она и есть война, – он замолчал ненадолго, взял опять в замерзшие руки остывшую чашку и продолжил. – Я не против мальчика, ни в коем разе. Но он вносит смуту в детские души, да и в наш скромный уклад. Он не умеет быть дружелюбным, и его обида на жизнь культивирует в нем агрессию. Мне иногда кажется, что мы приютили Ареса.

– Значит, – спустя пару минут проговорил Андриан, – он так и останется тут один?

Директор промолчал

– А другие? Девочка с маленькой сестрой и мальчик, светлый такой, у картины.

– Ах, да! Это очень интересно, – директор заложил руки за спину и зашагал вперед-назад по небольшому полутемному кабинету, размышляя о чем-то.

– Да, да, очень занятно, – повторил он, – старшая девочка весьма… как сказать… странная.

Он резко остановился и посмотрел Андриану в глаза.

– Вы знаете, они ведь не сразу к нам попали. Год, понимаете, целый год после смерти матери, будучи абсолютно без чьей-либо поддержки в маленькой квартирке, она смогла растить сестру. Мы все еще не понимаем, как они вообще выжили? Кто их кормил? Слышите?

Андриан, который итак внимательно слушал директора, кивнул.

– Они здесь уже полгода. Младшей четыре. То есть когда умерла мать, ей было два с половиной. И самое странное то, – он понизил голос, словно готовился доверить страшную тайну, – что хозяйка их не выгнала и целый год не брала с них плату. Когда мы спрашивали, как такое возможно, она бормотала, что эту квартиру ей все равно никому не сдать, что ее обходят стороной и она сама боится даже подходить туда близко.

Андриан недоверчиво нахмурился.

–Нет, нет, дорогой друг, мы не такие доверчивые! Я лично заходил в эту квартирку. Все там было на удивление чисто и аккуратно. Да – бедно, но ведь ни пылинки! Правда, пробыть там дольше пяти минут у меня не вышло, – директор замолчал, но увидев удивленный взгляд гостя пояснил, – сразу заболела голова, казалось там давит все: стены, потолок. Мне даже натурально показалось, что завибрировала посуда и заскрипела мебель. Но когда распахнулось настежь окно в комнате, а оно одно на всю квартирку и было, мы как последние трусы бросились на утек.