Дом

— Да, знаю…

Я едва слушаю жалкое бормотание Марка, который чем-то похож на Мсье, однако лишен той непревзойденной наглости, с которой тот заставлял меня поверить в зарождающийся между нами запретный роман. В его лепете было мало стоящего, разве что голая правда. По тому, как дрожат пальцы Марка, видно, что он хочет секса, бедняга. Он пришел за этим. Разумеется, это плохо, но он до конца сможет все осознать, только когда освободится от груза семенной жидкости, лишающего его способности размышлять здраво.

— Я тоже не хочу историй на время, пока пишу книгу и работаю в Доме. Я уже пробовала, и это не работает. Это непозволительная роскошь для меня, и, если честно, мне не хочется. Я слишком занята. У нас обоих нет никакой нужды в том, чтобы заводить интрижку.

Марк бормочет, что знает. Он знает. Он тысячу раз обдумывал это, и, конечно, так поступать плохо, но все-таки.

— Меня так влечет к тебе, — вздыхает он, кладя руку мне на бедро, настолько холодное и деревянное, что рядом с ним даже равнодушный подлокотник дивана кажется чувственным. — Ничего не могу с собой поделать, это сильнее меня.

Конечно, соблазнительно, должно быть, трахнуть шлюху, не тратя при этом ни цента. Не спорю. Я вскакиваю и бесшумно закуриваю сигарету. Вздыхая, Марк заламывает себе пальцы:

— Не знаю. Я не могу выбросить тебя из головы.

Он встает с мукой во взгляде:

— Я мастурбировал, думая о тебе.

Странно, но меня это совсем не трогает. Никаких мыслей в голове.

— Должна сказать тебе, что из-за моей работы секса у меня в десять раз больше, чем надо. Чаще всего он отвратительный, но все же это секс. Поэтому я с трудом вижу, что выигрываю в данной ситуации.

Марк тоже мало что видит. Да и как бы он мог? Ему, должно быть, уже достаточно сложно признать причину своего появления у меня. Ну правда. Поглядите, даже его желание разговаривать испарилось. Он молча таращится на меня. Его ожидание настолько осязаемо, что мои нервы понемногу сдают.

— Раз уж ты заявился ко мне, мог хотя бы ради приличия…

— Приличие?

— Сказать, что хочешь только секса. Больше ничего.

Потому что я не настолько глупа, придурок, пусть моя наивность и заслуживает пощечины — заслуживает, по правде говоря, чтобы я дала себя трахнуть. Ну неужели обязательно было быть тупым настолько, чтобы вообразить, что мы будем разговаривать?

Марк путается в своем отстойном монологе, в котором лишь раз маячит что-то, похожее на честность. В конце концов он признает, что да, именно «физической стороны» ему и не хватает. Другими словами, той маленькой, тепленькой коробочки между ног у какой-нибудь девушки, куда он сможет сложить свою тревогу и обиду на жену — такую чистую, мать его ребенка. Это теплое и влажное убежище, где он сможет забыть самого себя и почерпнуть силы, чтобы оставаться милым, нежным, любящим и убитым чувством вины, возвращаясь домой этим вечером.

— Да, как я и думала, тебе нужен секс.

Несмотря на то, что живости у меня как у мертвой козы, Марк все равно не собирается никуда уходить. Он сидит, берет мои руки в свои, запинаясь, несет ослиную чушь и местами почти умоляет. Момент самый что ни на есть подходящий, чтобы быстро и грубо вышвырнуть его. Но я только невнятно произношу:

— Значит, именно этого ты хочешь. Секса и больше ничего. Без размышлений, ничего такого. Brainless sex.

И раз уж Марк выдавливает из себя жалкое хихиканье трусливого мужчины, неспособного сказать «да», я, не оборачиваясь, иду к своей комнате, дверь которой открыта настежь. Кровать, на которой, по моим воспоминаниям, у меня не случилось ни одного стоящего секса.

— Пошли тогда.

Ничто не удерживает Марка на краешке дивана. Его не пугает даже мой ледяной голос, звучащий более профессионально, чем обычно. Я слышу, как он бежит, словно подозванная собака, слышу щелканье его подошв, ставшее громче от высоких потолков. Пока он приближается ко мне со спины, я внезапно со злорадством вспоминаю, что у меня нет презервативов. И я готова поспорить на целое королевство, что у него тоже.

— У тебя есть то, что нужно?

Как я и предполагала, Марк застывает за моей спиной.

— Э-э-э… Нет.

Я разворачиваюсь к нему:

— Вот объясни мне, как ты рассчитываешь изменять жене без презерватива?

Снова хихиканье: да, это было глупо с его стороны. Что до меня, отсутствие презервативов вполне понятно: у меня никого нет. Это заметно, и я в итоге свыклась с этой мыслью.

— Так что? Что будем делать?

— Ну я… Но я…

Ну, ну, ну… вот козел.

— Пропало дело тогда.

— Может быть, мы могли бы просто…

— Просто что?

— Просто потрогать друг друга?

— Ты хочешь сказать, чтобы я тебе подрочила?

— Ну, например. Не знаю.

Я приподнимаю бровь. Марк открывает рот, закрывает его и снова открывает — и так раз десять. Бедный Марк. Несколько минут назад мы говорили о его ребенке, и речь его была откровенной и жалкой. Он пытался убедить меня, что отцовство ж это лучшее, что с ним случилось в жизни. Говорил, что я не могу понять, но оно изменило все. Что никто и ничто, даже при больших усилиях, не давало ему столько, сколько этот младенец, который просто существует в своей колыбели. Ты становишься отцом, и вдруг больше ничто не имеет значения. Благодаря этому маленькому комочку из плоти все остальное становится ненужным: как обязанности, так и развлечения, без которых, казалось, мы никогда не сможем обойтись. Но правда в том, что мы и не можем, Марк. Может, это оборотная сторона чудесного отцовства — оказаться в квартире у девушки и клянчить, чтобы она схватила в кулак твой пенис. Знаем мы это чудо отцовства, без которого перспектива онанизма заставила бы стыдливо посмеяться любого мужика. Когда-то, не так уж давно, Марк был молодым бостонцем, который скручивал в бумагу незаконные субстанции и трахал во все яйца девушек, в которых мог влюбиться. А потом у него появился ребенок, и вдруг дрочка снова стала изысканным блюдом. Никто лучше ребенка не воссоединяет сорокалетнего мужчину с уснувшим внутри него добродушным подростком. Я просто мечтаю, что какой-нибудь молодой папаша признается, предварительно овладев мной, как заключенный, вышедший по условно-досрочному, что после появления ребенка от его семьи остались только руины. Что не нужно верить чепухе, которой бравируют перед остальными с одной лишь целью — сохранить достоинство. Быть отцом великолепно, и в то же время это еще и неописуемое говно. И пусть он любит своего ребенка больше всего на свете, он больше не занимается любовью с женой, и эту любовь ничто не заменит. Может, после будет лучше? Разве нам не было бы легче вдвоем? Хотя какая мало-мальски прозорливая женщина поверила бы речам Марка об отцовстве, видя страдальческую палку, которая выпирает из его джинсов?

Бесконечно уставшая, но решившая прожить этот кошмар наяву до самого конца, я опрокидываю Марка на кровать, не встретив сопротивления. Он опускает свои джинсы до щиколоток. В могильной тишине я дарю ему механический минет, лишенный каких-либо эмоций, зато страшно эффективный, потому как не проходит и двух минут, как Марк вскрикивает, что сейчас кончит. Сначала мне тяжело в это поверить, зная, как мало энергии я туда вложила, — но факт налицо. Как давно не занимался сексом этот бедный парнишка? Именно этот вопрос позволяет понять происходящее. Выглядит все на редкость жалко: это действительно был срочный случай. При первом чихе у него все вываливалось в штаны.

Я мягко потираю бедро Марка. Он поднимается и, заправляя рубашку в джинсы, пожирает меня своими оленьими глазками.

— Это было чудесно, правда.

Мой смех похож на лай. Ни разу за всю жизнь я не делала такой грустный минет. Хотя нет, «грустный» — это не то слово, потому как мне уже приходилось делать грустный минет, и он не имел ничего общего с этим прилежным, яростным подергиванием. Я уже делала мрачный минет, но и это слово не описывает то, что произошло. Нет, прилагательное, которое я подыскиваю, гораздо серьезнее и должно отражать тяжелую горечь от потери иллюзий. Однако при взгляде на Марка можно сказать, что я привнесла свет в его жизнь. Как и в жизнь всех остальных мужчин, что приходят в Дом, но в Доме-то я работаю. Да, я только что сделала минет как проститутка. Такая фелляция не нарушила бы гармонии в машине, припаркованной на темной алее Булонского леса: быстро, эффективно, и все коленки в грязи и гравии, — только происходит все это у меня дома.