Домби и сын

Вмсто словеснаго отвта, миссъ Токсъ дрожащею рукою взяла лейку и повела блуждающимъ взоромъ вокругъ комнаты, какъ будто соображая, какую часть мебели надлежало вспрыснуть содержащеюся влагою. Въ эту минуту отворилась дверь. Миссъ Токсъ вздрогнула, захохотала и безъ всякихъ предварительныхъ объясненій бросилась въ объятія вошедшей особы, не сознавая, къ счастью, возвышеннаго негодаванія м-съ Чиккъ и мефистофелевской радости майора, который все это время сидлъ y себя подъ окномъ съ двухстволыюй трубкой.

Высокая честь держать въ объятіяхъ прелестную дву, упавшую въ обморокъ, досталась ма долю горемычнаго туземца, который, по именному предписанію своего владыки, пришелъ навдаться о состояніи драгоцннаго здоровья миссъ Токсъ. При этомъ посольств въ инструкцію его вошли еще другія очень строгія предписанія, которыхъ — увы! — исполнить было невозможно, несмотря на бдительный надзоръ яростнаго властелина, слдившаго за всми происшествіями черезъ двухствольную трубку. Бдный туземецъ трепеталъ за свои кости.

A между тмъ миссъ Токсъ, прильнувъ къ груди неожиданнаго пришельца, тихонько смачивала его теплой влагой изъ зеленаго кувшинчика, остававшагося въ ея рукахъ, какъ будто посланникъ майора Багстока былъ тропическимъ растеніемъ (оно и справедливо), требовавшимъ на европейской почв поливанія искусственнымъ дождемъ. М-съ Чиккъ, сначала не принимавшая никакого участія въ безмолвной сцен, приказала, наконецъ, туземцу положить свое бремя на софу и удалиться. Вслдъ за тмъ она принялась съ большимъ усердіемъ оживлять безчувственную подругу.

Но въ хлопотахъ м-съ Чиккъ отнюдь не было замтно того нжнаго участія, которое обыкновенно характеризуетъ дочерей Евы, когда он въ подобныхъ случаяхъ ухаживаютъ одна за другой. Не сестра милосердія, a палачъ среднихъ вковъ, палачъ вковъ, столь оплакиваемыхъ и въ Англіи многими добродтельными людьми, стоялъ теперь передъ несчастной женщиной, приводимой въ чувство единственно для приготовленія къ новымъ безпощаднымъ пыткамъ. Спиртъ, духи, соль, холодная вода и другія испытанныя средства употреблены были въ дло съ полнымъ успхомъ. Но когда миссъ Токсъ мало-по-малу пришла въ себя и открыла глаза, м-съ Чиккъ отпрянула отъ нея, какъ отъ злодя, и вновь явилась передъ ней, какъ передъ Гамлетомъ тнь отца, но не съ кроткимъ и печальнымъ взоромъ, a съ проклятіями и укорами на грозномъ чел.

— Лукреція, — сказала м-съ Чиккъ, — я не стану скрывать своихъ чувствъ. Это безполезно. Глаза мои открылись однажды навсегда. Не дале какъ за часъ самъ архангелъ не уврилъ бы меня въ томъ, что теперь ясно, какъ день.

— Обыкновенная слабость, — лепетала миссъ Токсъ, — не безпокойтесь. Скоро я совсмъ оправлюсь.

— Скоро вы совсмъ оправитесь! — повторила миссъ Чиккъ съ презрительнымъ негодованіемъ. — Думаете ли вы, что я ослпла? Воображаете ли, что я глупа, какъ ребенокъ! Благодарю васъ, Лукреція, благодарю!

Миссъ Токсъ устремила на подругу умоляющій взоръ и приставила платокъ къ заплаканнымъ глазамъ.

— Если бы кто другой началъ уврять меня въ этомъ, — продолжала м-съ Чиккъ величественнымъ тономъ, — мн кажется, я бы готова была поразить его, какъ безстыднаго клеветника. Благодарю васъ, Лукреція Токсъ. Глаза мои открылись однажды навсегда. Спала съ нихъ роковая повязка, и слпота дружескаго доврія не иметъ боле мста. Лукреція Токсъ, вы играли мной какъ мячикомъ, вы лукавили и кривили душой наперекоръ моей искренности! Конецъ теперь вашимъ интригамъ, увряю васъ.

— О, на что вы намекаете, мой ангелъ, съ такою жестокостью! — проговорила миссъ Токсъ, задыхаясь отъ слезъ.

— На что я намекаю? Спросите собственное сердце, Лукреція Токсъ. A между тмъ убдительно прошу уволить меня отъ вашихъ фамильярныхъ нжностей. Во мн еще осталось чувство уваженія къ самой себ, хотя, быть можетъ, вы этого не думаете.

— Луиза, Луиза! какъ вы можете говорить подобнымъ языкомъ!

— Какъ могу я говорить подобнымъ языкомъ? — возразила м-съ Чиккъ, которая, за недостаткомъ боле подходящихъ аргументовъ, думала уничтожить свою противницу презрительнымъ повтореніемъ ея же восклицаній. — Подобнымъ языкомъ! И вы еще объ этомъ спрашиваете!

Миссъ Токсъ плакала навзрыдъ.

— Вы вошли черезъ меня почти въ довренность къ моему брату и обвились вокругъ его очага, какъ змя, подколодная змя, которая за вс благодянія хочетъ вонзить жало въ сердце своего благодтеля! И Лукреція Токсъ изволитъ питать надежду превратиться въ м-съ Домби! О Боже мой! Да это такая колоссальная нелпость, изъ-за которой, право, почти не стоитъ выходить изъ себя!

— Ради Бога, Луиза, не говорите такихъ страшныхъ вещей!

— Страшныхъ вещей! — повторила м-съ Чиккъ, — страшныхъ вещей! Да разв не сейчасъ вы доказали очевиднйшимъ образомъ, что не можете скрывать своихъ чувствъ даже предо мною! Разв не сейчась спала страшная повязка, которую вы такъ искусно нахлобучили мн на глаза?

— Я не жаловалась и не сказала ничего, — отвчала миссъ Токсъ, разражаясь громкимъ плачемъ. — Ваше извстіе, Луиза, конечно, поразило меия до нкоторой степени, и если прежде я имла слабую надежду, что м-ръ Домби чувствуетъ ко мн нкоторую привязанность, то не в_а_мъ бы, Луиза, осуждать меня съ такою безпощадною строгостью.

— Не мн бы! То есть, она хочетъ сказать, что я сама ее поощряла! — воскликнула м-съ Чиккъ, обращаясь къ мебели, какъ будто и бездушныя вещи должны были сдлаться вопіющими свидтелями буйнаго сумасбродства. — Да, да, я это зыаю, я вижу это по ея глазамъ!

— Я не жалуюсь, милая Луиза, и не упрекаю васъ; но для собственнаго оправданія…

— Конечно, конечно! — воскликнула м-съ Чиккъ, осматривая мебель съ пророческой улыбкой. — Только этого недоставало! Объяснитесь же, Лукреція Токсъ, объяснитесь прямо и ршительно, что y васъ на ум! Будьте откровенны хоть разъ съ вашимъ другомъ, Лукреція Токсъ! Я уже приготовлена ко всему.

— Для собственнаго оправданія, милая Луиза, и только для оправданія, я хотла бы спросить васъ: разв не вы первая подали мн эту мысль? Разв не говорили вы нсколько разъ, что, судя по всему, исполненіе ея не подвержено никакому сомннію?

М-съ Чиккъ поспшно оставила кресла, прошлась по комнат, подняла голову вверхъ и, обращаясь на этотъ разъ не къ мебели, a къ небесамъ, произнесла самымъ торжественнымъ тономъ:

— Есть предлъ, за которымъ человческое терпніе становится смшнымъ и даже преступнымъ. Я могу вынести многое, но не все, потому что я человкъ. Тяжелая мысль отягощала мою душу, когда я собралась сегодня въ этотъ домъ. Не знаю, какъ назвать и какъ опредлить эту мысль, но если бываютъ предчувствія на этомъ свт, то я предчувствовала ужасную, неотразимую бду. Сбылось предчувствіе, оправдалась тайная тревога сердца! Довренность многихъ лтъ уничтожилась въ одну минуту! Крпкія узы дружбы разорвались, распались безъ жалости и безъ милосердія! Какое воображеніе представитъ сцену ужасне той, которая такъ неожиданно и такъ мгновенно раскрылась передъ моими піазами! Я ошибалась въ васъ, Лукреція Токсъ, и теперь вижу васъ въ истинномъ свт. Всему конецъ, всему предлъ, всему вчная память! Лукреція Токсъ, прощайте! Желаю вамъ добра, и всегда буду желать вамъ только одного добра; но какъ человкъ и какъ женщина, врная самой себ, постоянная въ своихъ правилахъ и всегда уважающая чувства чести и долга, какъ сестра моего брата, какъ золовка его жены, и, наконецъ, какъ урожденная Домби… вы понимаете; я не могу теперь пожелать вамъ ничего, кром добраго утра. Прощайте, Лукреція Токсъ!