Доминант

Я беру флакон туалетной воды и делаю по пшику на левую и правую сторону шеи Марты, а потом ещё создаю одним пшиком «облако» над ней, чтобы ароматные осадки осели ей на волосы, кожу и куртку.

– Сделано, Госпожа! – говорю я, и кидаюсь к большому зеркалу, которое не подкатываю, а подношу и устанавливаю перед Мартой.

Она начинает себя рассматривать, несильно поворачиваясь.

– Я старался, Госпожа! – говорю, намекая на идеально подогнанный наряд.

У меня есть снятые мерки с фигуры Марты, и прежде чем какая-то вещь, купленная в магазине, будет на неё надета, она оказывается у виртуозки-швеи, жены одного моего хорошего знакомого; самое главное, они оба умеют держать язык за зубами. Помимо того, что наряд весь ушит и перешит аккурат под фигуру Марты, я хочу услышать от неё восхищение, как я на неё его надел. Разве можно не восхититься безупречностью моей работы? Разве можно не увидеть, как идеально одно дополняет другое, и как все аксессуары являются одной частью? Разве можно не испытывать восторг, как чётко надеты трусики, и как чётко они гармонируют со всем, что сейчас на этой женщине?

Марта поднимает левую ножку и ставит её на диван, потом опускает её обратно, поворачивается задиком к зеркалу, поднимает и ставит на диван правую, рассматривая через спину себя в отражении. Опять поворачивается передом к зеркалу, смотрит на себя с мгновение и переводит взгляд на меня. Смотрит мне в глаза, и у неё появляется насмешливое выражение, а у меня возникает паника. Марта медленно опускает руку к трусикам, оттягивает резинку и с хлопком возвращает её на место.

– Хочу кушать, - говорит она, и устремляется в столовую.

Я с отчаянием констатирую, что она всё испортила – теперь один из элементов её наряда не идеально сидит на ней. Я заламываю руки, всё надо исправить и как можно скорей. Я не смогу служить ей, если она не безупречна. Я скачу за ней в столовую, прыгаю рядом с ней то с одной стороны, то с другой, на ходу пытаюсь поправлять сбивающуюся ткань трусиков на попке, через мгновение оказываюсь впереди неё, и никак не получается исправить то, что она сделала, хлопнув резинкой.

Марта, не замечая моих стараний, с каменным лицом, вонзая каблуки в пол, целенаправленно идёт в столовую.

Я паникую, я встревожен, а она спокойна, и грациозно усаживается на стул с высокой спинкой.

– Госпожа, ужин будет с минуты на минуту. Кофе – сейчас.

Тревога не объясняемо куда-то исчезает, от неё почти ни следа, и я вознамериваюсь отнести часть заслуги за это на счёт Марты (она что-то прознала во мне?
– и теперь у неё получается каким-то образом склонить меня к спокойствию при несовершенном?
– о чём она не задержит поведать мне вскоре?), но спохватываюсь, додумавшись: просто Марта присела, и проблема исчезла из поля зрения. Корю себя, что допустил высокое мнение о другом человеке вопреки сформировавшемуся и усомнился в своей внутренней системе. Радость быстро вбирает в себя всё, хоть воспоминание и может, вернувшись, с силой ударить по моей психике. Ненавижу слабость, но здесь вопрос порядка!

Полностью успокаиваюсь и забываюсь, когда мой взгляд падает на кофейный аппарат. Tonino Lamborghini - один из пары тысяч, выпущенных в прошлом году, космос, а не кофеварка, и ко всему прочему - идеальная симметричная конструкция. Замеры штангельциркулем заставляли шевелиться волосы у меня на голове. Мастерская работа.

Запускаю автомат на среднюю скорость, чтобы успеть положить мороженое в высокий стеклянный стакан. Заливаю мороженое тонкой струйкой кофе, чтобы они не смешались, мороженное всплывает, сверху выдавливаю взбитые сливки, сливки поливаю шоколадным сиропом, подставляю напиток под вываливающуюся из холодильника хрустящую, ледяную стружку, вставляю в напиток чёрную трубочку и на стеклянном блюдечке с ложечкой подаю Марте.

– Что на ужин? – спрашивает она, отпивая глясе.

– Жареный осьминог, Госпожа.

– Откуда в Латвии осьминог?

– Его везут из Литвы, Госпожа.

– Блин, а в Литве откуда осьминоги? Во-первых, ты не вкусно приготовил кофе, - сразу заговорила она, не дав мне ответить на вопрос, - только перевёл продукты (я знаю, что это не так), а во-вторых, ты вроде не понимаешь, что тебе говорят. Я только-только объяснила тебе, чтобы ты не считал меня нигде ни за кого другого, кроме как не за меня, а ты опять начинаешь.

Объяснять ей, что я знаю, где заказывать такие вещи, чтобы не получить осьминога, неизвестно сколько месяцев или лет провалявшегося в морозилке – это напомнить нам обоим о «жизни».

– А в Литву его привезли прямо из Адриатического моря, Госпожа, - спокойно стал сообщать я, будто повёл речь о том, как правильно жарить картошку.
– Он не больше семнадцати часов пролежал при температуре, не превышающей пяти градусов. Его приготовили три часа сорок восемь минут назад. Сюда его доставляют, сохраняя температуру тридцать восемь градусов, именно такая температура лучше всего способствует его перевариванию. Кофе не холодный, не горячий? Госпожа, прошу, пей маленькими глотками, задерживай напиток во рту, пока он не сравняется температурой с температурой твоего ротика.

– Я сама разберусь, какой температуры кофе отправлять себе в рот, понял? Или ты хочешь ощутить, какая температура у меня во рту?

– Нет, Госпожа…

– Что - нет?

– То есть да, Госпожа, хочу, если ты этого хочешь.

– Мне надо, чтобы ты сам хотел.

– Очень хочу, Госпожа.

– А теперь не хочу, чтобы ты сам хотел.

– Не хочу, Госпожа.

– Дурак.

– Как скажет Госпожа.

– Что-о?!

– У тебя там наверно холодно, Госпожа.

– Ты даже не представляешь, как. Попробуй пальчиком.

Осторожно приближаюсь к Марте, неуверенно поднимаю руку к её рту и вытягиваю указательный палец. Она подкладывает под мой палец язык, глядя на меня снизу вверх, держит так, а потом насаживается на него ртом и, дав ощутить холод своего рта, медленно с отсосом отстраняется.

– Ну, как?

– Холодно, Госпожа.

Марата начинает возиться трубочкой в стакане, втягивая при этом его содержимое, и, отыскав горячие кофейные слои, говорит:

– А теперь?
– и открывает рот.

Я вкладываю ей в рот палец, и она опять выталкивает его с отсосом.

– Горячо, Госпожа.

– Вытащи его, - метает она взгляд в направлении моего паха.

Я подчиняюсь.

Она начинает втягивать кофе, глядя на моё возбуждение и, дождавшись большей половины от процесса, притягивает меня за джинсы, и делает то же, что только что проделала с моим пальцем, там.

– А так?

Я закрываю глаза, у меня вырывается стон.

– Не слышу, - говорит она, вернувшись к напитку.

– Очень горячо, Госпожа.

– Одевайся.

Я ещё стою полсекунды в надежде, что это может повториться.

– Кто доставляет осьминога, местные?

– Курьер из Литвы, Госпожа.

– Мужчина, женщина?

– Мужчина, Госпожа

– Я сама приму.

– Как будет угодно Моей Госпоже.

– Вот-вот, как будет угодно твоей госпоже. Ты будешь рядом, подхватишь ношу.

– Да, Госпожа.

Она решилась всё-таки. И - такая! Это будет нечто! Если бы курьер был из наших, «местных», как она выразилась, она бы, конечно, себе такого не позволила, и быстрей из-за меня: мне такая слава ни к чему. Но я всё рассчитываю, и меня уже посетила мысль, что Марта может захотеть что-нибудь эдакое, и поэтому решил уже в этот раз попытаться создать подходящие условие. Если бы я не рассчитал всё заранее, нашёлся бы что сказать, чтобы Марта этого не делала, а она б подчинилась: вопросы конспирации наших отношений были в моём ведении; а если бы она не предложила, я бы намекнул на некоторые возможности для неё необычного сексуального переживания. Но всё сложилось, как только возможно хорошо. Марта может даже подумать, что это она инициатор такого околосексуального «приключения». Пусть.