Донор

– - Не знаю, что из тебя получится, парень, однако попробовать мы должны. Я обещал твоему отцу, -- сказал он и начал рыться в бумагах на старинной работы письменном столе, украшенном резьбой и латунными инкрустациями, со множеством ящиков и красивой деревянной оградой, как на корабельной палубе.

Я был здесь впервые и с любопытством раглядывал антикварный кабинетный гарнитур: высокие, похожие на тронные, стулья с подлокотниками в виде львов, кожаными спинками и сиденьями, большой, кованный по краям сундук с могучим висячим замком, где, как позже прознал я, хранился кафедеральный спирт; такой же могучий кожаный диван с высокой спинкой и полкой с фигурками китайских божков, несколько книжных шкафов с книгами на немецком в толстых кожаных переплетах...

– - Ну что ты стоишь, как поц!
– - сказал Мотэлэ с Манькиными интонациями.
– - Иди сюда. Я, кажется, нашел. Смотри!
– - и он протянул оттиск журнальной статьи на английском.

– - А что ты делал в институте, кроме того, что играл в джазе, мальчик?
– - продолжал он напористо.

Сильно удивившись, я собрался перечислить предметы, но Мотэлэ, видя мое замешательство, остановил:

– - Немецкий, английский, идиш?...

– - Н-немецкий, -- признался я.

– - Сможешь перевести с английского?

– - П-попробую.

– - Меня интересует выделение кальция с мочой у больных сахарным диабетом, которых нам часто приходится оперировать.... Не читай, когда я говорюблядь!
– - заорал вдруг Мотэлэ, вырвал оттиск и швырнул на пол.
– - Это английский! Все равно ведь нихуянепонимаешь!

Старик-босяк в звании академика, с кучей орденов Ленина, все больше и больше нравился мне. Потрясенный, я глядел на Мотэлэ влюбленными глазами.

– - Обследуешь тридцать больных с диабетом в отделениях терапии и тридцать в хирургических отделениях: до и после операций. У каждого в течение двух недель будешь собирать ежедневно суточную мочу, из которой станешь отбирать пробы для определения концентрации кальция... Подумай, какие еще анализы могут понадобиться. Через три месяца жду от тебя статью с результатами твоей деятельности на этом поприще, -- ехидно добавил он и встал из-за стола.

Уже у дверей меня вновь догнал сердитый голос:

– - Переведи статью, поц! Там всего семь страниц. Она тебе поможет разобраться в проблеме. Управишься за две недели с переводом?!

– - П-постараюсь, -- без всякого энтузиазма ответил я, подсчитывая в уме лошадиные объемы мочи, с которыми предстояло иметь дело.

В растерянности стоял я за дверями Мотэлева кабинета и шевелил губами. По самым грубым подсчетам выходило, что в течение месяца надо было перелить более полутора тонн чужой мочи.

– - Зачем эти огромные объемы? Я же собирался стать хирургом... Чертов старый еврей!
– - нервно бормотал я, не обращая вниманию на толпившуюся вокруг хирургическую публику, сочувственно смотревшую на меня, как они всегда смотрели на каждого, кто хоть недолго побывал в кабинете Мотэлэ.

На следующий день я купил три десятка трехлитровых банок, не забыв послать чек в бухгалтерию клиники, и, договорившись со старшими сестрами отделений, разнес банки по туалетам. В тот же день я жестко проинструктировал больных, сестер и санитарок, что и как надо делать с банками, выплатив небольшие гонорары из собственного кармана ключевым фигурам своего первого научного исследования. Затем отнес Мотэлэ перевод статьи. Он забрал и сразу уткнулся в бумаги, не поинтересовавшись, почему так быстро...

Несколько дней я наслаждался, наблюдая, как больные собирают мочу, отбирают пробы и несут в биохмическую лабораторию. Санитарки занимались мочой послеоперационных пациентов.

Через несколько дней санитарка, ежедневно таскавшая Мотэлэ стакан крепкого чая с коньяком, заплетавшимся от страха языком сообщила, что тот в сильном гневе и требует к себе. Не чувствуя вины, я спокойно вошел в кабинет и уставился на любимого профессора.

С трудом продираясь сквозь громовой Мотэлев мат, пословицы на идиш и немецком и брызги слюны, долетавшие до дверей, я понял, что это моя личная и прямая обязанность самому заниматься мочой, а не перепоручать по-жидовски гешефт санитаркам и уж тем более больным. Я должен доказать персоналу хиругической клиники, что не брезгую черновой работы.

– - Да, да!
– - громыхал Мотэлэ.
– - И в жопу больному пальцем лазить... и нюхать вынутое говно или гной из раны... и, если надо, лизать их, и во влагалище грязной бабы совать пальцы, и в разлагающиеся органы трупа в морге, потому что иначе хорошим хирургом не стать! Потому что хороший хирург не только хорошо оперирует, но хорошо лечит и лучше всех ставит диагноз!

С этим трудно было спорить, но согласиться было еще труднее. Я повернулся и вышел из кабинета. Почти месяца после этого скандала вся клиника хихикала, наблюдая, как каждое утро я перемещаюсь по отделениям и этажам с банками мутной урины. Я так пропах мочой, что пассажиры в трамваях удивленно оборачивались, а Манька каждый вечер загоняла меня под душ и с остервенением терла спину, будто там крылся источник мерзкого запаха.

– - Чего он хочет от тебя, Бэрэлэ, этот старый поц с орденами?
– -спрашивала она.
– - У моего покойного братушки Левушки, когда он заведовал военным госпиталем в Полтаве, было орденов не меньше, но он никогда так не выебывался!

– - Манька! Я верю: твой б-братан был с-святым. Это п-про него: "Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны чистые сердцем, ибо они увидят Бога!" Но орденов и з-званий у него было в с-семь раз меньше, чем у Мотэлэ, и нечего обижаться, старая к-карга!

Когда я пришел к Мотэлэ с готовой статьей, тот даже не взглянул на нее, зато на следующий день потребовал полностью переделать. Я исправлял осточертевшую статью семь раз, пока не догадался принести первый вариант.

– - Годится!
– - сказал Мотэлэ, едва взглянув.
– - Можешь публиковать.

Я был рад, что выдержал испытание и не послал все к черту, и влюбленными глазами смотрел на старика, и улыбался в ожидании похвалы.

– - Ступай!
– - сказал чертов жид и выставил из кабинета.

Скоро он опять зазвал к себе:

– - Я пишу книгу о болезнях венозной системы. Мне срочно нужны данные о гистологической структуре вен новорожденных. Тебе придется пару недель поработать в морге. Будешь иссекать подкожные вены конечностей у трупов... Потом проанализируешь и опишешь результаты работы гистологов. Можешь идти.

Я готов был набросится на старика с кулаками и, взявшись за ручку двери, размышлял, что, пожалуй, пора похерить этот гнусный хирургический мир, где мне не позволяют ассистировать даже на операциях аппендицита...

– - А когда ты успел научиться английскому?
– - раздался голос за спиной.

Я повернулся, чтобы сказать гадость, и уже открыл рот, но он вдруг легко встал со стула-трона и, подойдя ко мне, произнес:

– - Стоп, стоп, Бэрэлэ! Не горячись. Приходи сегодня на ужин. Либа будет рада. Помузицируете в четыре руки... Только без джаза...
– - И я сразу простил ему все, и любовь к проклятому старикану вспыхнула во мне с еще большей силой.

Через несколько месяцев из гонимого всеми жалкого щенка, способного лишь на транспортировку мочи по этажам клиники и отстойную работу в зловонном морге, я превратился в Мотэлева фаворита, которого тот повсюду таскал за собой: на обходы, консилиумы, ассистенции практически всех своих операций... Он по-прежнему нещадно ругал меня грязным уральским матом, бил инструментами по рукам, долго выдерживал в гнойном отделении, полагая, что только там наиболее часто возникают нестандартные ситуации, заставляющие хирурга творчески мыслить, что только из гноя, грязи и жуткой вони может родиться настоящий хирург: не брезгливый, смело мыслящий и хорошо ориентированный анатомически, потому что не по картинкам исследует рациональные хи хххрургические доступы к органам, сосудам и другим структурам человеческого тела...