Дорога в тысячу ли
Шрифт:
— Сестра, он бы не грустил о детях. Он был бы счастлив с тобой. Ты как ангел в этом мире.
— Нет. Я эгоистка. Ёсоп — нет.
Сонджа не понимала.
— Эгоистично было бы держать его здесь, он и так много сделал для меня. Я каждый день молилась, чтобы хватило сил отпустить его. Нельзя заботиться о двух мужчинах.
Сонджа кивнула, хотя все это для нее не имело смысла. Был ли у тебя один мужчина в жизни или два? У ее матери не было никого, кроме ее отца. Был ли ее мужчиной Хансо или Исэк? Любил ее Хансо или просто использовал? Если любовь требовала жертвы, то Исэк точно любил. Кёнхи верно и без жалоб служила мужу. А она была самой доброй и прекрасной. Почему у нее не могло быть другого мужчины, который любил бы ее? Почему мужчины уходят, когда не получили того, чего
Кёнхи пошла на кухню, и Сонджа последовала за ней. Солнечный свет пробивался через небольшое окно, охватывая фигуру Кёнхи светящимся контуром и словно отделяя ее от всего окружающего мира.
15
Токио, 1960 год
Примерно через два года учебы в Васеда Ноа наконец почувствовал себя комфортно. Усердный студент с хорошими привычками, он научился писать работы по английской литературе и сдавать экзамены на высоком уровне. Жизнь его теперь казалась великолепной, в сравнении со средней школой, где его никто не ценил. Университет Васеда был для него чистой радостью. Он читал непрестанно, и ему хватало времени, чтобы обдумывать прочитанное и писать.
Хансо нашел для него хорошо оборудованную квартиру и выделил щедрое пособие, поэтому Ноа не приходилось беспокоиться о повседневных вещах. Он жил скромно и часть денег ежемесячно отправлял домой.
— Просто учись, — говорил Хансо. — Заполняй ум знаниями — это единственная сила, которую никто не сможет отнять.
Ноа покупал все книги, необходимые ему для занятий, и когда не мог найти что-то в книжном магазине, шел в огромную университетскую библиотеку, которой зачастую пренебрегали его сверстники. Он не понимал японских студентов, озабоченных чем угодно, только не учебой. В Васеда было несколько корейцев, но он сторонился их, потому что они казались слишком политически настроенными. Во время одного из их ежемесячных обедов Хансо сказал, что левые были кучкой нытиков, а правые — слишком глупыми. Большую часть времени Ноа проводил в одиночестве, но он не чувствовал себя одиноким.
Даже теперь, два года спустя, он все еще был счастлив самим фактом, что поступил в Васеда и у него есть своя тихая комната для чтения. Он жадно глотал хорошие книги: Диккенса, Теккерея, Харди, Остин и Троллопа, затем они занялись континентальной литературой, и он прочитал тома Бальзака, Золя и Флобера, затем влюбился в Толстого. Его любимым писателем стал Гете. «Страдания молодого Вертера» он прочитал по крайней мере раз пять-шесть.
Если и имелось у него тайное, не осуществимое желание, так это быть европейцем давних времен. Он не хотел становиться королем или генералом — он был слишком взрослым для таких простых мечтаний. Но ему хотелось жизни, наполненной природой, книгами и, возможно, несколькими детьми. Он хотел читать и молчать. В Токио он открыл для себя джаз, и ему нравилось ходить в бары, слушать там записи. Живую музыку было слушать слишком дорого, но он надеялся, что однажды, когда снова будет работать, сможет ходить в джаз-клуб. Раз в несколько недель он, сэкономив часть своего пособия, брал недорогой билет на поезд и посещал семью. В начале каждого месяца Хансо приглашал его на обед в суши-бар и напоминал Ноа о его миссии. Ноа чувствовал, что его жизнь стала идеальной, и был благодарен за это.
Как-то утром, когда он шел через кампус на семинар по творчеству Джордж Элиот, он услышал, как его кто-то окликает.
— Бандо-сан, Бандо-сан, — звала женщина.
Это была известная университетская красавица Акико Фумеки.
Ноа остановился и подождал. Она никогда раньше не разговаривала с ним, и он ее слегка опасался. Она всегда спорила с профессором Куродой, женщиной с мягким голосом, которая выросла и училась в Англии. Хотя профессор была вежлива, Ноа видел, что ей не нравилась Акико, да и другие студенты, особенно девушки, ее с трудом выносили. Ноа считал, что безопаснее держаться подальше от тех, кого профессора не любили.
— Эй, Бандо-сан, как дела? — спросила Акико, порозовевшая
и слегка запыхавшаяся.Она говорила с ним небрежно, как с приятелем.
— Спасибо, неплохо. А у тебя?
— Так что ты думаешь о последнем шедевре Элиот? — спросила она.
— Книга отличная. Все произведения Джордж Элиот совершенны.
— Бред какой-то. «Адам Бид» — скучища. «Сайлес Марнер» тоже невыносим.
— Что же, «Адам Бид» не такой захватывающий и разработанный роман, как «Миддлмарч», но он остается прекрасным изображением смелой женщины и честного мужчины…
— О, умоляю, — Акико закатила глаза и рассмеялась.
Ноа тоже рассмеялся. Он знал, что она была специалистом по социологии — они все рассказывали о себе в первый день занятий.
— Ты прочитала все романы Джордж Элиот? Это впечатляет, — сказал он, никто из студентов еще этого не сделал.
— Это ты читал абсолютно все. Это отвратительно, меня это почти раздражает. Но и восхищает тоже. Хотя если тебе нравится все, что читаешь, то не могу воспринимать тебя всерьез. Возможно, ты не слишком много думал об этих книгах? — Она сказала это безмятежно, нисколько не тревожась о том, что может его оскорбить.
Ноа улыбнулся. Ему не приходило в голову, что какая-то из книг, рекомендованных профессором Куродой, может быть хуже других. И профессор очень любила и хвалила и «Адама Вида», и «Сайлеса Марнера».
— Ты сидишь так близко к профессору. Думаю, она в тебя влюблена.
От изумления Ноа остановился:
— Курода-сан шестьдесят лет. Может, семьдесят. — Ноа подошел к двери университетского корпуса и предложил Акико пройти первой.
— Ты думаешь, женщины больше не хотят заниматься сексом только потому, что им исполнилось шестьдесят? Ерунда. Вероятно, она самая романтичная женщина в Васеда. Она читает слишком много романов. А ты такой идеальный. Она выйдет за тебя замуж хоть завтра. Вот был бы скандал! Ваша Джордж Элиот вышла замуж за молодого человека, кстати. Хотя он пытался совершить самоубийство в медовый месяц!
Акико громко рассмеялась, а студенты, которые поднимались по лестнице к их аудитории, оглянулись и посмотрели на них. Ноа был не менее известен в кампусе, чем красавица Акико. В аудитории она заняла обычное место сзади у стены, а Ноа сел ближе к профессору. Он открыл тетрадь, достал авторучку, затем посмотрел на чистый лист с бледно-синими линиями. Он думал об Акико, вблизи она оказалась еще красивее.
Курода-сан села, чтобы начать занятие. На ней был гороховый джемпер поверх белой блузки с воротником, как у Питера Пэна, и коричневая твидовая юбка. На крошечных ногах — детские туфельки «мэриджейн». Она вся была маленькая и тонкая, казалось, что она может улететь с порывом ветра, как бумага или сухой лист.
Лекция Курода-сан походила на обширный психологический портрет героини романа «Дэниел Деронда», эгоистичной Гвендолен Харлет, меняющейся под влиянием страданий и благородства Дэниела. Профессор сделала акцент на женской судьбе, определяемой экономическим положением и перспективами брака. Неудивительно, что профессор сравнила Гвендолен с тщеславной и жадной Розамунд Винчи из «Миддлмарч», подчеркивая, что Гвендолен достигает знаменитого аристотелевского анагноризиса.[30] Большую часть лекции Курода-сан посвятила именно Гвендолен, но под конец немного сказала о Мирре и Дэниеле, евреях из той же книги, и сделала несколько замечаний по поводу сионизма и роли евреев в викторианских романах.
— Еврейских мужчин часто представляют исключительно умными, а женщин — красивыми и трагичными. Здесь мы сталкиваемся с ситуацией, когда человек, не зная о своем происхождении, не подозревает, что его могут считать изгоем. Он похож на Моисея, младенца из Книги Бытия, который внезапно узнает, что он еврей, а не египтянин… — На этих словах Курода-сан мельком глянула на Ноа, но он не подозревал этого, так как делал заметки.
— Однако когда Дэниел узнает, что он еврей, это открывает перед ним возможность любить добродетельную Мирру, талантливую певицу, какой была и его еврейская мать, и они отправляются вместе на восток, в Израиль. — Курода-сан тихо вздохнула, будто ее искренне тронуло окончание романа Элиот.