Дорогая Клара!
Шрифт:
С уважением, Виктор
Клара – Виктору
18 января 1937
Витька, я тебя прекрасно понимаю!
Так сложно, когда за тебя решают. Мне повезло, папа мало что запрещает. Но вот мама считает, что я часто делаю что-то не подумав. Просит, чтобы я была тише, спокойнее, усидчивее. А я не могу! Мне не нравится сидеть на месте.
Очень хочется поскорее окончить школу, чтобы никаких ограничений. Поступлю в театральное училище и буду заниматься тем, что люблю всем сердцем, – играть на сцене. И никто мне не указ!
Сашка Шкляр умер. Новость оглушила класс. Девчонки всхлипывали, парни с трудом сдерживали слезы. Среди всеобщей скорби выделялось поведение Клары. Смерть Шкляра ее совсем не тронула. Она пыталась всех развеселить. Вдруг, опомнившись, затихала и снова смеялась, шутила. Не по себе мне от такой веселости.
Виктор – Кларе
20 января 1937
Дорогая Клара!
Хоть и хитрый был Шкляр, смерть оказалась хитрее.
После того, как три года назад от голода умерли Карл, Инга и Петя, я много думал о смерти. Инга ходила как скелет. Есть нечего, а у них десять ртов. Разве можно прожить на одной затирухе? А Петя младшим братьям все отдавал, а сам умер.
Я много размышлял о том, что нас ждет после смерти. Бабушка говорит, что земной жизнью все не заканчивается. Души попадают в ад или в рай – смотря как показали себя на земле. Те, кто жили до нас, присматривают за нами, им оттуда лучше видно. Помнишь, как в “Синей птице”, когда герой встречается с бабушкой и дедушкой? Оказывается, они и не умирали вовсе, а все время ждали, когда же Тильтиль навестит их… Может, и Шкляр сейчас сидит себе на небе, щелкает задачки по математике. А может, всё это глупости.
Решал сегодня пример у доски и думал о том, что Сашка бы решил быстрее, а я бы на него злился. Теперь его нет, мне не на кого гневаться, не с кем себя сравнивать и не с кем соперничать.
А какой интерес, если нет достойного соперника?
Несправедливо это, что Сашки больше нет. Он ведь лучше меня математику знал. И решал быстрее. Теперь мне за двоих отдуваться. От вас же никакого толку – от тебя и от остальных в классе. Вы на урок поболтать приходите и в окно посмотреть.
Нелегко быть самым умным в классе, но тебе этого не понять.
С уважением, Виктор
Клара – Виктору
21 января 1937
Недорогой Витька!
Как же мне теперь обращаться к тебе, такому умному? Профессор Витька? Не понять мне, как же!
Что Шкляр умер – это грустно и несправедливо.
Да разве есть на свете справедливость, Витька?
Вот я когда родилась, у нас дом большой был. Мы тогда еще с бабушкой и дедушкой жили. И что же? Дом у дедушки с бабушкой забрали! И переселили в сарай. Разве это справедливо? Я тебе как-нибудь покажу фотографию, увидишь, какой дом у нас был большой и красивый. У бабушки с дедушкой тогда и коров забрали. И лошадь. А я эту лошадь так любила, каталась на ней каждое лето, кормила. Поднесешь ей яблоко на ладошке, она аккуратно откусит половинку, вторую слижет языком. Чудо, а не лошадь!
А когда голод случился, папа все приговаривал: “Рожь, пшеницу отправили за границу. А нам что?” Нет справедливости, Витька. Нечего ее искать.
Клара
Виктор – Кларе
22 января 1937
Дорогая Клара!
Ты
все, как всегда, путаешь. Какая заграница? Хлеб шел на нужды Красной армии. Хлеб забрали, потому что колхозы управлялись лентяями и саботажниками. Это все бывшие кулаки.А на кой вам был такой дом большой? Вот у нас три маленькие комнаты, и ничего, живем. В одной Ваня с Семеном, в другой мама с отцом, в третьей мы с бабушкой. Скоро Ваня уедет учиться, и я займу его кровать, буду жить с Семеном. Хотя как по мне, так лучше с бабушкой. С ней перед сном поговорить можно, она истории разные рассказывает, стихи читает, а от Семена ничего хорошего не жди.
Бабушка то и дело вспоминает московскую квартиру – просторную, с красивым видом. А как по мне, жить надо скромно. К чему вся эта роскошь? Честный человек довольствуется малым. Это мой главный аргумент в спорах с бабушкой. Когда она начинает жаловаться, что все отобрали, я напоминаю ей, что крыша над головой и кусок хлеба – все, что нужно для счастья. И ведь бабушкин Бог, которого она так часто вспоминает, говорит о том же. А она все никак не успокоится, все вспоминает, как раньше жилось хорошо.
Клара, а тебе Шкляра совсем-совсем не жалко?
Клара – Виктору
22 января 1937
Вот так, значит? Это мой дедушка кулак и саботажник?
Ну, Витька, знаешь ли!
Дом наш в деревне строил еще прапрапрадедушка. И все, что у нас было, папа получил своим трудом. Дед мой выращивал табак, и прадед выращивал табак, и прапрадед…
А когда голод был, папа в столовой работал. Приходили дети. В оборванной одежде, бритые наголо из-за вшей. И папа помогал их кормить.
Так что не пиши ерунды.
А жалости на всех не хватит.
Вот Людочку мою жалко было, а на остальных плевать. Сколько на улицах трупов лежало, на всех жалости не напасешься. Сегодня жив человек, завтра нет.
Клара
Виктор – Кларе
25 января 1937
Дорогая Клара!
Разве можно так говорить?
Что это за Людочка, жизнь которой дороже остальных?
Клара – Виктору
25 января 1937
Витька! Вот что ты вечно с расспросами лезешь? Не твоего это ума дело, ясно?
На остальных плевать. Эти слова разносятся эхом в моей голове. Столько жестокости. Я охладел к Кларе, и никакая сила не заставит написать ей письмо. Что меня больше всего удручает – я совершенно не разбираюсь в людях. Я ведь мыслил, что Клара светлая, добрая, а ею движет жестокость. Печальная картина.
А в самом деле – плевать! Больше не стану ей писать.
Идет второй процесс троцкистов. Обнаруживаются такие жуткие вещи, что мне и не до Клары вовсе. Должно быть, всех расстреляют. И правильно сделают, и поделом.
Она посмотрела на меня взглядом, взрезающим воздух. Только Клара умеет так смотреть. Всего секунда, а я до сих пор не могу прийти в себя.