Дорогой дневник

К вороху ярких платьев мама подобрала мне сапоги и пальтишко, подарила одну из своих новых сумок и кашемировый палантин.

Я больше не Эльф. Будто никогда им и не была.

Я выбросила лезвия… и не режусь.

Я даже боли больше не заслуживаю.

За несколько дней я полностью вернула утраченный кредит родительского доверия — снова взялась за учебу, участвую в семейных делах, то бишь болтаю без умолку о всякой чепухе за ужином и до ночи смотрю с мамой и отцом дурацкие фильмы. Родители даже мысли не допускают, что это — всего лишь тихое помешательство и повод не оставаться одной…

Когда я впервые пришла в школу в новом образе, не случилось никакого фурора. Одноклассники все также старательно отводили глаза, особенно преуспел в этом Зорин. Видимо, изначально дело было не в одежде и не в статусе, они просто не хотели принимать меня за свою. Наверное, подсознательно они чувствовали во мне изъян — ведь даже животные изгоняют из стаи чужака или больного сородича.

Алла Мамедова включила полный игнор. Мы больше не трогаем друг друга. Каждая из нас просто молча выполняет свою часть сделки. Мы с ее семьей разыграли партию на душу одного человека, и я проиграла.

Конец истории».

***

27 апреля, четверг

С вечера МЧС рассылало оповещения о грядущем ухудшении погодных условий, и к сегодняшнему утру мрачные предсказания сбылись: на город обрушился снежный буран, за два часа засыпавший улицы тысячами тонн снега.

На дорогах случился коллапс, автолюбители, перешедшие на летнюю резину, побросали авто во дворах и дружно пересели на общественный транспорт. Папа проводил маму до работы, вернулся без сил и предпочел остаться дома.

Борясь со стихией и желанием свернуться клубком и уснуть, я отважно продираюсь к остановке. Снег разметает полы короткого пальто, залетает за шиворот, не дает вздохнуть. Форменная юбка то липнет к колготкам, то задирается колоколом, перчатки из тонкой кожи не спасают — вовсе не согревают руки.

Встаю под пластиковым козырьком и, нахохлившись, жду.

Отчаявшаяся толпа штурмует маршрутки и автобусы, моего, под номером сто сорок пять, нет уже полчаса. Я безнадежно опоздала, окоченела и рискую замерзнуть насмерть.

Сапоги сами трогаются с места и, увязая в снежных наносах, несут меня вдоль километровой пробки.

Вокруг светопреставление, непроглядный буран, свистопляска.

Нынешний апрель согрел меня лишь однажды, на площади, в окружении разлапистых елок, но воспоминание принадлежит не мне...

Это была не я.

Я все придумала.

— Эльф? — раздается за спиной, я вздрагиваю, медлю, задыхаюсь… но разворачиваюсь.

Я больше не живу прошлым, поэтому улыбаюсь этим красивым губам напротив, но не рискую смотреть в глаза. Я помню: они бездонные и вызывают морок. Не нужно…

— Ты изменилась. — Он оценивает мою новую оболочку, и я спокойно парирую:

— Зато ты — все тот же.

— Не твое это все. Не в обиду, Эльф…

— Элина, — поправляю я.

Он соглашается:

— Пусть так. — И через молчание добавляет: — Знаешь, у меня сын родился…

Сердце плачет, бьется в клетке ребер, пытается вырваться наружу, но что оно понимает…

— Поздравляю! — Я снова дежурно скалюсь.

— Спасибо. Он клевый. — Он топчется рядом, руки в карманах, куртка нараспашку, в бледное лицо летит снег.

— Я рада.

— И я… в общем, рад.

— Ну, тогда пока! — Я отступаю, он кивает и натягивает проклятую безмятежную улыбку.

Делаю еще один шаг назад, разворачиваюсь и ускоряюсь, почти бегу.

— Пока, Эльф. Береги себя! — кричит он мне вслед.

— Ты тоже… — шепчу себе под нос, и боль ледяными когтями разрывает нутро.

Глава 41

29 апреля, суббота, 17.00

Мерно тикают настенные часы, в комнатах витает аромат мятного чая, я сижу на подоконнике и, прислонившись лбом к холодному стеклу, вглядываюсь в скованное морозом небо над промзоной. Оно сегодня странное — низкое, тревожащее и зловещее, с кроваво-красными, лиловыми и бирюзовыми полосками у горизонта. На фоне малинового заката высятся черные плечи огромных градирен и заводских труб, из них валят пар и дым.

Мама с папой уладили квартирный вопрос без суда и завтра уезжают заниматься оформлением документов. Они тихонько переговариваются о необходимых в дороге вещах, шепчутся и хихикают, а я ощущаю фантомную тоску по искренней и взаимной любви. Это родители сформировали во мне мечту об идеальных отношениях, но для меня она не сбудется уже никогда…

Совсем чуть-чуть — и закончится школа. Я уеду отсюда, буду жить в другом городе.

Но даже там я не склею из осколков новую жизнь.

В гостиной скрипит кресло, шуршит газета, и мама охает:

— Представляешь, Тем, какой ужас. Погиб подросток. Опять «киты», не иначе. Господи, а мальчик-то какой хорошенький, и чего ему не жилось?.. Слушай, а я ведь его видела… Это знакомый Эли, недавно под нашей дверью сидел. Эль?!! Иди-ка сюда! — зовет она, и я в раздражении покидаю наблюдательный пункт.

— Господи, ну мама, опять ты за свое! Ты что-то перепутала.

***

«Не знаю, какой сегодня день, не спрашивайте…

В газете была неправда.

Я каталась на сто сорок пятом автобусе — раз десять проехала вкруговую, пока кондуктор меня не выгнала.

Я видела Бага — он был там, то на задней, то на средней площадке, но, когда я подходила ближе, он терялся в толпе, исчезал…

Баг, хватит меня наказывать. Шутка затягивается. Пожалуйста, появись!

***

Я ходила в репетиционный гараж, но он был закрыт.

Ты точно был внутри, я стучала, но ты не открыл. У меня костяшки в кровь разбиты, Баг. Прекрати! Я сожалею.

***

Я очень сожалею, черт тебя раздери! Придурок!!!»