Дорогой дневник

***

30 июня, пятница, утро

Вырезка из газеты «Город N» от 28 апреля 20… года:

«Минувший четверг омрачился в нашем городе не только возвращением зимы и транспортным коллапсом.

Примерно в 19.40 18-летний молодой человек упал с крыши жилой высотки на улице Герцена, в которой проживал вместе с матерью. Обстоятельства происшествия выясняются.

По данным источника, близкого к семье погибшего, причиной могло послужить обострившееся психическое заболевание».

«Вот так. Ни больше ни меньше.

В тот день Баг пообщался со мной на остановке, сходил на пары, ненадолго заглянул в гараж к ребятам и пошел домой: в последнее время он жил то у Холодоса, то у матери. И никто не заметил в его поведении ничего странного. Никто из нас.

До квартиры он не добрался. Вместо этого поднялся на крышу и…

Об этом мне коротко рассказал Лось, когда я встретила ребят, всех четверых, возле Политеха.

Остальные трое больше не хотят общаться: Яна кричала в лицо, что Баг сделал это из-за меня. Лада молчала. Ваня тоже отвернулся и не сказал ни слова.

…Наверное, перед тем как шагнуть в пустоту, Баг долго стоял на крыше, смотрел в темное небо и думал.

О чем?

Я бы на его месте думала о людях, сделавших мою жизнь разменной монетой в своих интересах, полностью наплевав на мои. Я бы ненавидела их и упивалась мыслью, что этим поступком причиню им невыносимую боль.

Но Баг так думать не мог, он был чистым. Он был ошибкой.

В одну из ночей мне приснилось, будто я сломала систему и в кои-то веки оказалась с ним рядом именно тогда, когда была ему нужна. Баг, раскинув руки, стоял на краю нашей крыши. Он оглянулся и светло улыбнулся мне:

— Эльф! Как думаешь, теперь я могу полетать?

После этого у меня больше не было ни одного сна.

Насчет статьи… Там бред, конечно. Только источник, близкий к семье Бага, мог сказать, что у него было психическое заболевание.

У него винтиков в голове не хватало, это да. Но он не был больным.

Или был?

Эй, Баг, каким ты был?

В день похорон я нашла себя в пригороде, на конечной остановке неизвестного маршрута, без копейки денег. Я не помнила, что делаю там. С утра я прекрасно осознавала, чтo в этот день будет происходить, но не знала где. Да и кто бы позволил мне с ним попрощаться? Я села в случайный автобус, и боль отключилась, но дальше нить воспоминаний теряется. Боль отключила и разум.

Да, пусть тогда, у Политеха, разговора с ребятами не получилось, но вчера Лось догнал меня на улице и со словами: “Как бы там ни было — вот…”, быстро сунул в руку бумажку с новым адресом Бага.

Координаты места на кладбище.

А я…

Завтра у меня поезд.

На трюмо в ожидании томятся два билета до соседнего города, где я сдам документы в приемную комиссию одного из вузов, с помощью мамы выберу мебель и шторы и тоже буду обживаться на новом месте.

Как хорошая правильная девочка, которой ни черта не светит.

План такой.

Я оставляю этот город позади. На мне очки в синей оправе, клетчатая рубашка и конверсы.

За спиной рюкзак с фотоальбомом, на коленях — футляр с флейтой.

В окошке кадрами яркого мультфильма сменяются летние пейзажи.

Все, моя станция.

Я иду к тебе в гости.

Я сто лет тебя не видела, я зверски скучала по тебе, мой парень…»

***

Тихо и торжественно ступаю по улицам огромного безмолвного города с тысячью лиц и дат. Лось дал мне верные координаты, потому что я уже вижу тебя, и твое лицо слишком напряжено и серьезно.

— Ну, привет, Ковалев Евгений Александрович… — Я вхожу в раскрытую калитку, роняю задницу на теплую землю и растерянно бубню: — Не твое это. Уж лучше бы ты оставался Багом.

Расстегиваю рюкзак, извлекаю всеми забытый альбом и вытягиваю из прозрачного кармашка фото, где ты смеешься.

— Вот тут ты круто выглядишь. Ты настоящий. Я оставлю это здесь, чтобы и другие вспомнили… Ладно? — Протягиваю руку и подсовываю небольшое фото под косую черную ленточку у рамки. — Я, собственно, что хотела-то… Хотела сыграть для тебя. Только для тебя, как ты однажды просил. Но, чур, не «Девушку с волосами цвета льна» — думаю, ты тоже от нее не в восторге. Лучше Грига сбацаю, «Песню Сольвейг»^[22]. Про вечную невесту, ха-ха.

Открываю футляр с флейтой, и солнечный блик от нее ложится на твое лицо. Набираю в грудь побольше воздуха и играю. Я очень стараюсь. Стараюсь только для тебя, так что заткнись и слушай.

Помнишь, как мы впервые столкнулись в автобусе? А как впервые поцеловались? А как проводили бурные ночи? Как пили, смеялись и были счастливы, помнишь? Я помню. Я никогда этого не забуду…

Произведение слишком депрессивное и чертовски выматывает. Я задыхаюсь и откладываю флейту. Захлебываюсь слезами и судорожно стираю их со щек.

— Вот как-то так… Я не виртуоз.

Мы долго молчим и смотрим друг на друга.

— Блин, совсем забыла, — спохватываюсь я. — Баг… Вот, это одуванчики. Надрала их в поле, когда шла сюда от станции. Мать-и-мачеха уже не цветет, но они похожи, правда?

Какое-то время я старательно плету из одуванчиков венок, задыхаюсь, немею и глохну от подступившей к горлу тишины.

Закончив, я кладу его на ворох искусственных цветов, глажу прогретую солнцем землю, запускаю в нее пальцы, и она обхватывает их — теплая и живая, как твои руки.