Дорогой дневник
Шрифт:
Представляю, какую красоту наблюдали прохожие: синеголовое пугало с окровавленной салфеткой в распухшем носу чешет на остановку, стараясь не наступить в повсеместно вылезшее из-под протухшего снега говно. Собачье и человеческое.
Я думала, что дерьмовее уже и быть не может, но…
В автобусе я забилась в самый дальний угол салона, плюхнулась на отгороженное от всех местечко, этакое “место для хикки”, и даже мокрый капюшон снимать не стала.
Протерла
В башке не было ни единой мысли: я частенько отключаюсь от мира, когда не могу разобраться в себе.
У “Политеха” двери открылись, и на среднюю площадку ввалились студенты: два парня, высокий и пониже, и девушка, которую высокий бережно обнимал.
И угадайте-ка с трех раз, кем оказался этот высокий парень?!!
Бинго! Это Баг!»
Под нажимом стержня рвется бумага, я матерюсь, переносица нежно похрустывает. Мне не больно. Мне — никак.
«Я наблюдала за происходящим, словно усталый зритель, втыкающий в фильм не с начала.
Ну уж если совсем начистоту, глядя на умопомрачительного Бага и его девчонку, я испытывала глубокое удовлетворение. Вот же оно! Что и требовалось доказать!
— Баг, перед концертом нам нужен допинг! — торжественно возвестил низкий, и пассажиры раздраженно оглянулись. — Предлагаю подбухнуть на базе.
— А бабло есть? — заинтересованно прищурился Баг, на что низкий ухмыльнулся:
— Бабла нет. Но есть баба Лида!
— О, это совсем другой расклад! Дай ей бог здоровья. Значит, Холодос проставляется! — завопил мой красавчик на весь автобус, а девчонка — невысокая, но до зубовного скрежета милая — прильнула к нему всем телом и округлила преданные, щенячьи глазки.
— Зая, поверь, тебе не нужно этого делать.
— Мы слегка, — подмигнул ей Баг.
— Да уж конечно. Опять нажретесь и…
Он не дал ей договорить, наклонился и поцеловал в губы. Долго. Красиво.
Врежьте мне, но…
Когда парень с острыми скулами закрывает глаза с длиннющими ресницами и засасывает кого-то французским поцелуем, художник во мне ловит чистый кайф.
Я смотрела, не в силах отвести глаза…
“…Он скрашивает и заполняет собой чью-то жизнь. Не мою. Но так, как мечтаю я”, — осознание обожгло крутым кипятком.
“But I'm a creep, I'm a weirdo. What the hell am I doing here? I don't belong here” («Но я слизняк, я извращенец. Какого черта я здесь делаю? Мне здесь не место» — цитата из песни «Creep» группы Radiohead), — надрывался Том Йорк[5] в моем наушнике.
Умирающий от неловкости Холодос все же решился прервать голубков и прочистил горло:
— Ну че, Баг, во сколько встречаемся?
— Созвонимся, — отмахнулся тот и продолжил лизаться со своей девушкой.
Низкий подорвался к спасительной двери, и я — тоже, потому что чуть было не проехала свою остановку».
Тренькает оповещение о входящем эсэмэс — мама и папа желают мне спокойной ночи.
Кисло улыбаюсь изуродованному отражению в зеркальце, и вязкая, ноющая, отравляющая все живое боль подступает к горлу.
Пальцы тянутся к ящичку в столе и, вопреки воплям разума, намертво вцепляются в холодный металл лезвия.
Выливаю в ванну остатки фруктовой пены, пускаю воду, сажусь на пол и прислоняюсь лопатками к прохладному жесткому кафелю.
Задираю рукав, заношу остро наточенную сталь над затянувшейся раной и вызываю новую, мерзкую, жгучую боль.
Из глаз летят искры, тошнота и слабость накатывают волной.
Отщелкиваю лезвие — оно с нежным звоном приземляется в угол и больше не представляет опасности.
Закусив губу, я пялюсь в идеально ровный, белый потолок и часто дышу.
— Жизнь такое тупое дерьмо. Девять вечера. Счастливо выступить, Баг.
Глава 6
7 марта, вторник
Марс как дурной орет за дверью, хотя давно и успешно наловчился ее открывать.
С трудом оторвав от подушки больную голову, водружаю на нос очки и сверяюсь со временем.
Семь утра…
Смиренно выпутываюсь из одеяла, бреду на душераздирающие вопли кота и, обнаружив, что у миски виднеется дно, хрипло сочувствую хитрой скотине:
— Да, шерстяной, это беда…
Насыпаю корм с горкой и, сшибая плечами углы, возвращаюсь в комнату, но в прихожей застываю перед огромным зеркалом и озадаченно чешу репу.
Лицо распухло еще сильнее, переносица посинела. Если это не перелом, то уж точно трещина. Смысл идти в школу?
Чтобы предоставить Альке шикарный повод поржать, а Зорину — состряпать недовольную физиономию?
Там бесполезно искать справедливость: сваливая, я намеренно избегала камер. Если учителя начнут задавать вопросы по поводу моего внешнего вида, одноклассники стопроцентно озвучат версию Мамедовой, что никто меня пальцем не трогал и они не ведают, где я получила по щам.
Моим словам не поверят.
А Зорин, как водится, промолчит.
Вчерашние воспоминания валуном давят на сердце, порез саднит.
Обильно заливаю его папиным одеколоном, заклеиваю пластырем и прячу под рукавом пижамы.
Мой краш, загадочный Баг, влюблен в другую, у меня в очередной раз разбились надежды на лучшее будущее, и дебильных шуточек Мамедовой я точно не выдержу.
Ныряю в теплую кровать, подношу к глазам телефон и пишу нашей классной, Полине Викторовне, что приболела и пару дней отлежусь дома.