Досье Дрездена. Книги 1 - 15

Он вздохнул.

— Ты слишком на нее похож. Я понял это сразу, как тебя прислали ко мне. Сразу, как тебя увидел. И я не хотел повторять своих ошибок с тобой. Я хотел, чтобы у тебя имелось пространство для вдоха. Чтобы ты сам решал, каким тебе стать, — он покачал головой. — Нет более сурового урока для чародея, чем понять, что, даже обладая такой силой, такой властью, ты не в состоянии контролировать всего. Как бы тебе этого ни хотелось.

Я смерил его взглядом.

— Вы убийца. Палач. Вы знали, что случилось с моей матерью. Вы знали ее — и ни разу даже не сказали мне об этом. Боже праведный, Эбинизер, как вы могли поступить со мною так? Почему вы не рассказали мне?

— Я всего лишь человек, Хосс. Я поступал так, как, мне казалось тогда, лучше для тебя.

— А я вам верил, — сказал я. — Вы хоть представляете, что это для меня значило?

— Да, — вздохнул он. — Что бы я ни делал, у меня и в мыслях не было причинить тебе зло. Но что сделано — то сделано. И я вряд ли сделал бы что-нибудь по-другому, случись это еще раз.

Он повернулся, взял со столика пакет и придвинулся ближе ко мне. Положив мою обожженную руку локтем к себе на колено, он осмотрел повязку и достал из пакета подобие бус: нить с нанизанными на нее белыми камешками.

— Давай-ка посмотрим твою руку. Мне кажется, кровообращение восстановить я смогу, хотя бы и частично. Надеюсь, достаточно, чтобы спасти руку. И на день или два я смогу унять твою боль. Тебе все равно придется показаться врачу, но это поможет тебе, если ты ожидаешь неприятностей сегодня ночью.

Это не заняло у него много времени, а я попытался разобраться со своими мыслями. Собственно, мысли были погребены под водоворотом эмоций. Достаточно неприятных эмоций. На минуту-другую я утратил чувство времени. Когда я пришел немного в себя и поднял взгляд, рука не болела и казалась не такой иссохшей под чистой белой повязкой. Нитью белых камушков Эбинизер обмотал мне запястье. На моих глазах один из камней пожелтел и начал медленно темнеть.

— Какое-то время камни будут поглощать боль. Они будут осыпаться по одному — так ты поймешь, когда они перестанут действовать, — он заглянул мне в лицо. — Ты хочешь, чтобы я помогал тебе сегодня?

Всего час назад это даже не подлежало сомнению. Я был бы более чем счастлив иметь рядом с собой в бою Эбинизера. Однако же старик не солгал: правда причиняет боль. Правда жгла меня. Мои мысли и чувства кипели взрывоопасной смесью у меня в груди. Мне очень не хотелось признаваться себе в том, что лежало в основе этого смятения, но отрицание этой правды все равно не могло ее отменить.

Эбинизер лгал мне. С самого первого дня.

А если он лгал мне, что еще он от меня утаил?

Всю свою дурацкую жизнь я построил на нескольких простых истинах, в которые верил. На том, что я отвечаю за то, чтобы данная мне сила использовалась во благо людям. Что дело защиты других стоит того, чтобы рисковать ради этого своей жизнью и здоровьем. Истины, которые я сделал своими в первую очередь благодаря влиянию старого чародея.

Но он оказался совсем не тем, кем я его считал. Эбинизер не был образцом чародейских добродетелей. Все его достоинства на поверку обернулись, можно сказать, конспиративной легендой. На вид он вел честную игру, но под этой поверхностью он оказался таким же холодным и свирепым, как остальные трусливые ублюдки из Совета, которых я терпеть не мог.

Верно, он никогда не объявлял себя безупречным образцом. Может, мне просто нужен был объект восхищения. В которого я мог верить. Может, это я, такой балбес, обратил свою веру не на тот объект.

Но ничто из этого не отменяло того факта, что Эбинизер утаивал от меня вещи. Что он лгал.

Что ж, это все упрощало.

— Нет, — прошептал я. — Я не хочу вас там. Я вас не знаю. Никогда не знал.

— Но ты бился сегодня рядом с кем-то вроде Адопеса.

— Кинкейд наемный убийца. И никогда не претендовал на то, чтобы казаться другим.

Старик медленно вздохнул.

— Это не лишено справедливости.

— Спасибо за помощь. Только мне надо делами заниматься. Вам лучше ехать.

Он встал, взял со стола бумажный пакет.

— Я все еще на месте, Хосс. Если ты вдруг передумаешь…

Я стиснул зубы.

— Я сказал, убирайтесь.

Он моргнул несколько раз.

— Жестокий урок, — прошептал он. — Жестче не бывает.

И ушел.

Я не стал смотреть ему вслед.

Глава тридцать шестая

После ухода старика в комнате воцарилась тишина. Я сидел и ощущал много всякого. Я ощущал себя усталым. Я ощущал страх. И я ощущал себя одиноким. Щен сел и по-своему выказал мне понимание и участие. Он забрался мне на колени и принялся лизать мне подбородок.

Я погладил его по мягкой щенячьей шерстке, и это неожиданно утешило меня немного, обогрело. Маленький и безмозглый, всего-то щенок, и все же он был теплый, и любящий, и вообще отважная маленькая скотинка. И он меня любил всем своим щенячьим сердцем. Он продолжал лобызать меня, виляя хвостиком, пока я в конце концов не улыбнулся и не взъерошил ему мех здоровой рукой.

Конечно же, Мистер не мог уступить в чем-то какой-то там собаке. Мой котяра с достоинством спрыгнул со своего насеста на книжной полке и принялся тереться о мою руку, пока я и ему не уделил внимания.

— Пожалуй, от тебя все-таки не одни неприятности, — сообщил я щену. — Но у меня уже есть пушистый компаньон. Верно, Мистер?

Мистер смерил меня загадочным кошачьим взглядом, столкнул щена с дивана и быстро утратил ко мне интерес. Он спрыгнул на пол, где вокруг него тут же с восторгом принялся носиться щенок. Мистер недовольно прижал уши и вернулся на книжную полку.

Я рассмеялся. Я ничего не мог с собой поделать. Пусть мир полон злобы, смерти и предательства, но смеха ему не убить. Смех, как и любовь, обладает своей силой, чтобы выжить в самых жутких штуках, которые подкидывает жизнь. Более того, он делает это с шиком.

И он помог мне встряхнуться. Я оделся для боя: черно-серые камуфляжные штаны, темно-красный толстый свитер, черные солдатские бутсы. Кое-как, одной рукой одел я пояс с кобурой, прицепил на него свою трость-шпагу и прикрыл все это ветровкой. Потом проверил, не забыл ли я амулет матери и браслет-оберег, сел и набрал номер Томасова мобильника.

Телефон не отгудел и раза, когда кто-то снял трубку, и напуганный девичий голос спросил: — Томми?

— Инари? — спросил я. — Это вы?

— Это я, — подтвердила она. — А это ведь Гарри, да?

— На ближайшую пару часов, во всяком случае, — хмыкнул я. — Могу я поговорить с Томасом?

— Нет, — ответила она. Мне показалось, она плачет. — Я надеялась, это он звонит. Мне кажется, он попал в беду.

Я нахмурился.

— Какую беду?

— Я видела одного из папиных людей. Мне показалось, у него в руке пистолет. Он заставил Томаса выбросить мобильник и сесть в машину. Я не знаю, что делать.