Дождь в полынной пустоши

Властитель Мюнца расположился за пустым столом. Ни бумаги, ни тарелки, ни кружки. Навстречу не поднялся и приветствие опустил. За истекшее время отношения к тринитарию не переменил.

– Я согласен, - коротко заявил Поллак, едва Эйгер миновал середину зала. По замыслу слова служили сигналом остановиться, и внимать с расстояния, но тринитарий знак проигнорировал.

Маркграф не один. Позади него, за спинкой кресла, хоронилась женщина, в строгом котарди без всяких украшений. Голову покрывал вимпл, скрепленный не лентой, а обручем простого серебра. Жена Куцепалого могла усложнить беседу. Эйгер не любил когда в дела мужчин впутывался противоположный пол, но сейчас не он определял, кому присутствовать при разговоре.

Его поимели в Эсбро, - верно определил тринитарий причины перемен в Поллаке. Маркграф осунулся и еще больше помрачнел.
– Гордым и честным хорошо красоваться на поле сечи, когда все и вся на виду. В закулисной борьбе такое неуместно. Бит будешь.

– Почту за честь оказаться полезным, - обошелся Эйгер без признательного поклона. Не очень кланялся и расшаркивался при прошлой встрече, в нынешнюю зачем?

– Есть ли в том хоть крупица чести, - прохрипел Поллак, выдавливая из себя всякое слово. Безвыходность сложившегося положения принуждала к сговорчивости. Иначе, в незавидном будущем, и сам и его семейство, окажутся за воротами замка, ставшего им домом. И другого не предложат. Созданное трудами и кровью на глазах рассыпалось прахом.

Великая жертва души!
– еле справился со злорадством Эйгер.
– Противно соглашаться? Этакий чистоплюй. Уж извини, в яме ты не выжил бы, марк. Жрать собственное дерьмо... нужен характер покрепче.

Не меньше Поллака, а, пожалуй, и больше, тринитария занимала женщина. Свет от свечей обособлял её лицо в сером полумраке. Круги под глазами говорили о бессонных ночах. Ввалившиеся щеки о забывчивости регулярно питаться. Лишь глаза. Глаза смотрели затаенно и испытывающее. В них крик, мольба, надежда.

Имя женщины он узнал от той же кухарки. Лилиан. Лилиан аф Поллак, урожденная Бьяр.

До сей поры не верит в гибель сына?
– изумился Эйгер непреклонной материнской воле.
– И не поверит. Отыщется тело, нет ли, не поверит.

– Это ответственный шаг, - выказал тринитарий понимание, но не сочувствие. Поскреби он по сусекам души, не наскребет и пылинки.
– На вашем попечении близкие.

– Только поэтому я и согласился, - с облегчением выпалил Поллак, словно нашел пусть не оправдание, но некие смягчающие его проступок обстоятельства.

Пауза под треск факела и пляску теней. Каждый по-своему заполнил её. Эйгер изучал чету Поллаков. Нид кривил рот. Лилиан пряталась за мужем.

До поры. Когда посчитает нужным, она выступит, - неутешительны наблюдения тринитария. Её вмешательства он остерегался. Матери не предсказуемы в своем горе.

– Как ты намерен поступить?
– произнес Поллак и это самая трудная фраза за последние две недели.

– Найду человека заменить Колина, - не злоупотребил красноречием и многословием Эйгер.

При имени сына Лилиан подалась вперед, положила руку на плечо мужа и поспешно убрала. Маркграф нахмурился, но излишняя суровость делала его больше жалким, чем грозным.

Может она здесь и к месту. У него только честь и имя. У нее любовь к сыну, надежда и две дочери. Перевес на её стороне.

– Ты понимаешь, любое подозрение....

Начались мямли и вздохи, - разочарован тринитарий. Пятнадцать лет монастырской аскезы удивительно излечивают от розовых соплей.
– А может я ими никогда и не болел, - подумалось Эйгеру с некоторой долей бахвальства. Подобное достоинство часто, если не всегда, в чужих глазах недостаток и серьезный. Тринитарий, с высоты приобретенного житейского опыта, мог бы с этим поспорить.

– Ни в коем случае, - заверил тринитарий неожиданно горячо, скрепив слово святым троеперстием. Неожиданно для себя и настолько убедительно, что ему поверили. Впрочем, вопрос веры в данном случае безальтернативен. Верить! и более ничего.

– Говори, - потребовал Поллак подробностей.

– Внешне он будет похож на вашего сына. Не как близнец, но очень. Отъезд еще не скоро, и потому большую часть времени уйдет на подготовку. Все должное знать, он знать будет, - это горькая пилюля, но имеется и сладкая.
– Время его отсутствия можно потратить для поиска решения проблемы и принять предупредительные шаги, закрепить фьеф за семьей.

– У тебя кто-то на примете?
– торопливый вопрос. Быстрей узнать и быстрей покончить с неприятным дельцем.

– Нет, саин.

– Как же ты отыщешь такого человека? Как уговоришь согласиться? Как заставишь держать язык за зубами? Отвечай, - выдержка изменила Поллаку. Еще малость, сорвется орать и размахивать руками. Чего хотел с самого Эсбро, но крепко держал в себе. Выбитые конюху зубы - маленькая отдушина острому желанию.

– Найти его мне поможет эсм Лилиан. Нужна её кровь, - не стеснялся Эйгер просьбы.
– Женская кровь. Та, что исходит из её лона.

– Ведьмовство?
– на Поллака словно вылили ушат холодной воды.
– Я не позволю....

Уж как-то совсем кисло, марк. Совсем кисло. Конечно, позволишь. Иначе для чего позвал? Поговорить о наболевшем? Поплакаться в плечо? Тогда тебе к исповеднику.

– Я согласна, - перебила Лилиан мужа. Её первые слова. Что порадовало правильные.

– Вам ничего не грозит, - заверил тринитарий хозяйку Мюнца.
– Об остальном не беспокойтесь.

Заверения напрасны. Будь даже риск неоправданно велик, она согласится. Все связанное с сыном дорого ей. Даже возможный подменыш. Нельзя забывать и о её двух дочерях.

– Я должен беспокоиться. Речь о моей семье, - предупредил Поллак, удивительно зло и холодно.

Вот теперь Эйгер увидел настоящего маркграфа Мюнца. Того кто двадцать лет сдерживал и отражал натиск варваров. Того Поллака, что запросто и охотно укоротит его на голову.

– У него не будет выбора соглашаться или нет, - пояснил Эйгер.
– Он исполнит порученное. А молчать? Будет молчать, ровно столько, сколько от него потребуете.

Он ждал вопросов. Много вопросов. Великого множества вопросов. Но их не задала ни Лилиан, ей недозволенно их задавать, ни маркграф. Он хотел остаться не замаранным. Насколько можно им оставаться, участвуя в подлоге.

– Когда?

Вопрос, закрывающий аудиенцию.

– Через три дня по получению крови.

Поллак кивнул.

– Тебя предупредят.

И не словечка, почему Я ЭТО ДЕЛАЮ?
– поразился Эйгер. Право слово, плакать или смеяться человеческой простодырости?

***

Безветренно. Луна запуталась в тяжелых занавесях туч, в прорехи моргают звезды. Лес сдвинулся стенками колодца, приблизив и задрав черный ломанный горизонт.

Эйгер оглядел смутные ряды покосившихся надгробий. Простых, из еловых колод, и побогаче, из резного песчаника. За дальним рядом, ближе к ограде, где покоятся нищие, нетерпение и скулеж. Голодная псина разрыла погребение. Могильщики не утрудились выкопать глубже, чем на штык. При жизни бедолагам жалели хлеба, в посмертии - насыпать суглинка. Но в природе ничего не пропадет. Не черви сглодают, так птицы или звери подберут.