Дождь в полынной пустоши

...Двое с оружием, четверо в секундантах. Излишняя парадность. Сухие слова, скупые жесты. Расходятся на дистанцию. Секундант просит противников о замирении. Отказ. Ему безразлично. Им показательно тоже. Бой вял. Фехтуют не люди, куклы из дешевого театра марионеток. Боятся пораниться. Пораниться это больно. Это опасно... И мужественно. Раны возвышают мужчин, возвеличивают. Возносят к Олимпу древних богов и героев. Добавляют харизме пряную нотку авантюризма. Взять оружие в руки уже авантюризм.

Сталь режет предплечье и фехтовальщик жалобно вскрикивает. Бой можно продолжить и достойно ответить! Но проигравший картинно роняет меч и падает на траву. Победитель торопиться опустить клинок. Каждый выполнил свой долг. Не опозорено имя, честь не ущемлена. Чего еще хотеть?...

Наблюдения тринитария, объединяла не фатальность событий, не накаленность страстей, не предопределенность поступков перед последним шагом в небытие, но люди внешне схожие. Предстояло выбрать. Критерий выбора подменыша не включал в себя абсолютную ,,близнецовость. Эйгер ясно представлял необходимого человека. Необходимого ему.

...Пловец выполз на берег, выплевывая и выблевывая воду из легких и желудка. Ткнулся лицом в жидкую прибрежную грязь. Ни торжества, ни радости. Чудовищное облегчение. Не сдался. В желании увидеть небо перевернулся на спину. Вот оно... Прекрасный свинец в оправе туч из черного оникса. В желто-серых глазах пловца тоскливая дымка близкой кончины...

... Поле битвы заволакивало гарью. Звенела сталь, ржали лошади, орали и умирали люди... Десятки, сотни, тысячи. Падали знамена, втаптывались хоругви, святые лики и гербы попирались копытами и ногами. Трубили рога, содрогалась земля...

Ничего не разобрать и потому срочно назад.

... Цепляясь сбитыми пальцами за камни, пловец полз укрыться под скальным отвесом. Зачем врагам видеть его тело? Пусть ищут. Пусть мучаются, изводясь, жив он или погиб. Пусть кусают кулаки от досады и рвут глотки руганью, а ночью лишаются сна. Он уже не думал о смерти, думал о мести...

Эйгер задержал изображение. Достал из клетушки петуха. Сонная птица обижено заквохтала. Тише-тише хохлатенький. Клацнули зубы. Тринитарий одним порывистым движением надкусил, оторвал и выплюнул голову. Сцедил кровь в широкую плошку, размешал и слил раствор в канавку, распределяя поток. Надо успеть до того, как впитаются первые капли. Кровь сама по себе сильна и, годится для многих обрядов. Но усиленная пеплом сожженных, семенем распятых, слезами невинных, она способна на большее. И вовсе не обязательно быть крови какой-то определенной. Мужской или женской, лунной или обычной. Вовсе нет. Сойдет любая, кроме мертвой.

...Пловец поднял лицо. Сквозь затуманенное зрение, увидел что-то вроде пещерки или схрона под скалой. Показалось? Уронил голову в грязную жижу. Прилипший на место лоскут щеки, отпал, открыв сквозную рану.

Долгая минута собраться с силами. С теми что еще остались.

На раз-два... На раз-два..., - шептал он подтолкнуть себя действовать.

Детская присказка не помогала. Скрипнул зубами. Потянулся рукой к сумеречному провалу...

Давай! Давай! Давай!
– кололо и колотило в висках тринитария, размывая грани двух реальностей.

***

– Это он! Колин!- непроизвольно вырвалось у Лилиан, едва она увидела лежащего на кровати.

– Ты ошибаешься, - сдержал марк порыв подойти и лучше разглядеть раненого. В комнатке по углам темень и в середине мгла. Ставни закрыты и свечи не зажжены.

У нее не иссякла надежда, - в который раз изумлен тринитарий.

– Это не Колин, - подтверждает Эйгер. Даже представься возможность убедить несчастных, что это их пропавший сын, зачем? Мертвый наследник Поллаков принесет больше пользы, чем живой. Ему во всяком случае.

Тринитарий пригласил поближе и сдернул покрывало. Что скажут?

– Он не может быть Колином. Это другой... совершенно другой человек, - остановил маркграф жену, не позволив той приблизиться.

– Нет-нет-нет, - не соглашалась материнское сердце.

– Это он!
– Женщина помнила родинку на предплечье, шрам на колене, оспинку на скуле. Она не стеснялась разглядывать обнаженное тело со множеством ссадин и ран. Прежде всего он её сын, а потом уже мужчина, воин и кто угодно.

Сердце отца не столь слепо. Поллак различил множество мелких, но значимых отличий. Рост. Незнакомец выше. На пол ладони, но выше. Шире в плечах. Таким позавидует и настоящий силач. Но не массивен. Скорее всего подвижен. Да, так оно и есть. Не мускулист, но сух. Руки не неженки Колина, а грубые, сбитые, во множестве шрамов. Скорее кузнеца или молотобойца, ибо и сами напоминают небольшие молоты.

– Как его имя?
– спросил Нид.

– Не имеет значения, саин, - Эйгеру оно не известно. Не смог спросить. Раненный второй день прибывал без сознания. Но даже представься такая возможность, не спросил бы. Имя это последнее о чем бы поинтересовался.
– Сейчас он - Колин аф Поллак..., - на шипение Нида поправился, вывернулся по-своему.
– С той минуты, как возвратился в Мюнце.

Парень часто задышал, харча простуженными легкими.

– Он болен?
– Лилиан не остановило неудовольствие мужа. Она, освободилась от опеки и склонилась над пышущим жаром лбом. Не устояла дотронуться.

– Немного искупался в речной воде.

– Бедняжка, - она заботливо накинула покрывало на истерзанное тело, не сводя глаз с лица парня. Такого родного и немного чужого. Нет-нет, не чужого. Припухлость и грубый шов не обманут. Это он! Её Колин!

– Тебе лучше уйти, - повысил голос Поллак. Жене более не зачем здесь находиться. Увидено достаточно.

Лилиан не послушалась. Уйти? Ей уйти? Как он смеет такое говорить? Как он смеет вообще ей подобное предлагать!? Разве это он совершил полугодовое паломничество к мощам Святой Бригитты, вымолить первенца. Разве он носил дитя под сердцем, ощущая, как с каждым днем, кроха растет и крепнет. Как стучит ножкой, крутится, беспокоится. Разве он кричал, давая жизнь сыну? Разве он был готов отдать свою, лишь бы только младенец появился на свет? Шесть часов муки и боли! Повитуха говорила, ребенок слишком крупен, а она слишком хрупка. Из них двоих кто-то должен умереть. Приняла бы смерть, не колеблясь и не задумываясь. Но оставить сына одного? Кому-то доверить? Она слишком его любила, надеяться на чужих. Любила с той минуты, когда узнала о своем бремени, и любит сейчас. Не смотря ни на что. И ничьи слова не смогут уменьшить её любовь или заставить отказаться от своей любви.

– Эсм Лилиан, ему надо отдохнуть, - схитрил Эйгер. Хозяйка Мюнца хороший союзник. В отличие от самого Поллака, на чьем лице смятение. Не поздно ли, терзаться, марк?
– Когда он придет в сознание, сможете его навестить.

Прежде, чем удалится, женщина потребовала ясности.

– Эти раны...

Она готова меня возненавидеть? За подкидыша?
– восторгался тринитарий её чувствами.

– Ничего серьезного, эсм, - кратки объяснения Эйгера, не задерживать, не позволить остаться дольше. Чувства чувствами, но зачем портить отношения с Поллаком и вносить разлад в семью? Осложнять с ними взаимоотношения не входило в ближайшие планы.

– Я приду завтра, - твердо заверила Лилиан о своих намерениях. И поколебать её не удастся, сколько не отговаривай.

Может оно и к лучшем?
– отложил на память Эйгер. Как знать к чему приведут шатания маркграфа. Нельзя недооценивать силу женщины. Особенно когда мужчина слаб.

– Что с ним?
– теперь к расспросам приступил маркграф.

– Он без сознания. Как видите, парню перепало. Останется шрам. Но это даже неплохо. Меньше шансов разоблачить. И оправдание долгого отсутствия и в замке, и на людях. А так... немного простужен и задет бок. Ничего непоправимого.