Дождливое лето
Шрифт:
Приготовился выслушать Ванечкины упреки («Вот черти принесли…»), но и ответ был готов: если сегодня все у вас закончено, то завтра мы вернемся — зачем время терять! Дело не терпит.
Приняв решение, оказавшись в машине, он был — я знаю Олега — весел и нетерпелив, как новосел или как влюбленный. В конце концов, ему нечего терять. Ну боднет его Ванечка за настырность — к этому ли привыкать! Все и так знают, что он, Олег, настырный. А как иначе? Да ты пойми, мил человек, что нам просто невозможно по-другому. Ведь кто у нас самый бедный? Минпрос, Минздрав и мы, министерство культуры. Это вы, скажет он Ванечке, ухари-купцы да подрядчики, ворочаете бессчетной
Сколько раз я слышал от него эти рацеи! Меценатство, говорил он, оскорбительно, откуда бы ни шло, потому что зависимость невольно рождает чувство неполноценности. Что-то в этом есть…
Вот так и ехали по прекраснейшей своими видами, всегда ухоженной благодаря охотникам лесной дороге, не замечая в этот раз ее красот. И наконец вырвались на яйлу.
Все остальное, что произошло, было под стать самой яйле, под стать загадочному древнему святилищу — непостижимо и в то же время примитивно просто.
Притормозили у пересечения газопровода с асфальтом, аккуратненько свернули вправо на грунтовку и, переключив скорость, стали карабкаться на бугор, откуда открывается вид на раскопки.
На бугре предусмотрительно остановились. Техника безопасности! А ну как с Ванечки начнут шкуру снимать!..
Однако ни Ванечки, ни его мотоцикла не было видно. И вообще людей здесь не было. Только рычал экскаватор.
Как Олег сам мне потом говорил, первая мысль была: «Ура! Завтра можно возвращаться». Траншея была почти засыпана.
Но откуда они все-таки возили землю? На кордоне не видели самосвалов. Да и здесь никаких следов. Как могли так быстро управиться? Машинам-то надо было сделать по несколько дальних ходок… И вдруг увидел, что экскаватор черпает землю для засыпки траншеи с еще не тронутой, не раскопанной части святилища. Не из отвала даже, а с самого святилища! И бросился вперед, вопия: «Что вы делаете?! Что вы делаете?!»
Но чего, собственно, кричать, когда дело сделано, если никого там нет, а экскаваторщик за грохотом мотора все равно ничего не услышит?.. Олег кинулся к ковшу и ухватился за него. А что было дальше, почти не помнит.
Когда Зоя снова позвала меня к Олегу, он уже размяк, отошел; с причесанными любящей жениной рукой длинными власами и бородой выглядел даже благообразно. Отец благочинный. А что? — по возрасту вполне мог бы и быть. Горяч и суетлив, правда.
Зоя с Никой вышли, а я присел рядом с кроватью. Молчали. У Олега не было сил, а у меня охоты вести разговор. О чем говорить? О том, какой подлец Ванечка? Но мне казалось, что не так уж он и виноват. То есть виноват, конечно, но не в нем дело. Его, скорее всего, сломали, смяли. Обычный прием: тут план горит, коллектив без премии остается, у людей семьи, дети, а он чикается!.. Нет самосвалов, нет! Понимаешь? Ну и что, что заказывал? Значит, в другом месте оказались нужнее. Конец месяца, квартала и полугодия, процентовки надо закрывать — ежу ясно, а этот все не поймет…
А может, и ломать не пришлось — просто с глаз прогнали. Послали. Подальше.
Словом, мог бы я сказать Олегу, под цифру ты попал, милый, под последнее число месяца-квартала-полугодия, как под заднее колесо автомобиля. Кстати, многие почему-то попадают именно под заднее колесо.
Но этого говорить не следовало. Это пустое, это вчерашний день, а нужно думать о завтрашнем. О жизни и работе, о надежде. Банальнейшие
в сущности слова, но иногда именно они, бесхитростные, необходимы. Будешь жить — значит, надо надеяться и необходимо работать. Не падать духом, а воспарить к надежде.Смешно? Ну и посмейся.
Что в людях живет, то и нас не минет.
Вернулись Зоя с Никой, и Зоя сказала: а что тебе здесь сидеть? Иди домой. И Олег сказал: иди.
«А ты?» — спросил я Зою, но она только улыбнулась, и стало ясно, что с нею равняться не следует, у нее другие и права и обязанности. Мягко, но отстранила. Никогда прежде этого не было.
И я подумал: а ведь и впрямь пора. Не идти, а ехать. Поживу еще несколько дней, разберусь до конца в бумагах, дождусь, когда чуть оклемается Олег, и в путь. Домой, к работе, к Лизе.
На выходе в вестибюле мыла пол старуха. Я старался пройти посуху, когда она окликнула:
— Молодой человек!
Я не сразу отнес это к себе. А она:
— Молодой человек, ты случайно не Санька — Маши Пастуховой сын?
Я развеселился и подумал: жаль, что никого нет рядом. Справку бы тебя, бабуля, заставить написать и заверить ее печатью. Оказывается, есть еще люди, для которых я — Санька и молодой человек, а моя мама — Маша Пастухова.
— Случайно это я — Санька Пастухов. А вы как узнали?
— Так у тебя с отцом одно лицо. Я еще когда Маше говорила: что ты в нем нашла, черном да носатом?
— И я, значит, такой же?
— Никак обиделся? — встревожилась, а скорее только сделала вид, будто встревожилась, старуха.
— Ну что вы! Какая же обида, если похож на отца?..
— Вот и я так думаю. Я их еще в госпитале знала. Я сперва раненой в том госпитале была, а потом вылечилась и осталась. На фронт, сказали, больше не гожусь, главной над всеми сестрами и санитарками поставили. Меня даже офицеры боялись. Всё их гоняла. И Маше — смотри, говорю, девка, допляшешься… Только он ничего, как раз порядочным человеком оказался…
Не часто услышишь такое о родителях. Прелесть!
— Сколько же вам лет?
— А семьдесят пять.
— И все работаете?
— С перерывами. Рожать пришлось и внуков нянчить. Сейчас опять пошла. На людях веселее. Да и детям помогать надо…
Ну что ж, думал я, идя по тропке через лес, в котором построена больница, старики свой крест вынесли — неужели мы не сдюжим?
ПОИСКИ КИММЕРИИ
Рассказы
И ВСЕ ОСТАНЕТСЯ КАК БЫЛО
До чего же это нудно — ждать. Сначала не давали машину. Потом где-то сгинул кассир, а без него кто же выдаст командировочные? Затем взбунтовался шофер. Ему не хотелось ехать на чужой машине черт знает куда, да еще и надолго, но он почему-то не говорил об этом прямо, а только мрачно задавал завгару чисто риторические вопросы: