Доживем до понедельника
Шрифт:
Но тут вошла в класс Светлана Михайловна. Все встали.
– Ах, все-таки пожаловали?
– удивленно сказала она.
– Извините, Наталья Сергеевна. Я подумала, что надо все-таки разобраться. В чем дело? Кому вы объявили бойкот? Садитесь, садитесь. Воспользовались тем, что завуч бюллетенит, что учительница молодая… так?
– Она ходила по рядам.
– Только не нужно скрытничать. Никто не собирается пугать вас административными мерами. Я просто хочу, чтобы мы откровенно, по-человечески поговорили: как это вас угораздило - не прийти на урок? Чья идея?
Молчит 9-ый "В" в досаде и унынии: опять двадцать пять!
–
– сказал Батищев.
– Наталья Сергеевна сама знает, - подхватила Света Демидова.
– Да… у нас уже все в порядке, Светлана Михайловна, - подтвердила Наталья Сергеевна.
– О… Так у вас, значит, свои секреты, свои отношения… - Светлана Михайловна улыбалась ревниво.
– Ну-ну. Не буду мешать.
По классу облегченный вздох прошелестел, когда она вышла.
Школьная нянечка, тетя Граня, выступала в роли гида: показывала исторический кабинет трем благоговейно притихшим первоклассникам.
– Вишь, как давно напечатано.
– Она подвела их к застекленному стенду с фотокопиями "Колокола", "Искры" и пожелтевшим траурным номером "Правды" от 22 января 1924 года.
– Ваших родителей, не только что вас, еще не было на свете… Вот ту газету читали тайно, за это царь сажал людей в тюрьму!
– Или в концлагерь, - компетентно добавил один из малышей.
– Ишь ты! Не, до этого уже после додумались… А ну, по чтению у кого пятерка?
– У него, - сказали в один голос две девочки, - у Скороговорова!
– Ну, Скороговоров, читай стишок.
Она показывала на изречение, исполненное плакатным пером:
Шестилетний Скороговоров, красный от усилий и от общего внимания, громко прочел два слова, а дальше затруднился. Тут вошел Мельников.
– Это, Илья Семеныч, из первого "А" малышня, - спокойно ответила на его недоумение тетя Граня.
– У них учительница вдруг заболела и ушла, а что им делать - не сказала. Вот мы и сделали посещение… А трогать ничего не трогали.
– Ну-ну, - неопределенно сказал Мельников и подошел к окну. Внезапно он понял что-то…
– А как зовут вашу учительницу?
– спросил он у малышей.
– Таисия Николаевна!
– ответил Скороговоров.
А одна из девочек сказала, переживая:
– На арифметике она все плакать хотела. А второго урока уже не было.
Мельников понял: да, та самая, которую он унизил за вульгарный глагол… "Ложат зеркало в парту"… Господи, а как надо было? Ясно одно: не так, как он. Иначе!
– Илья Семеныч, а вот как им объяснить, таким клопам, выражение "вещим оком"? Сама-то понимаю, а сказать…
Рассеянный, печальный, Мельников не сразу понял, чего от него хотят. Взгляд тети Грани приглашал к плакату.
– Ну, вещим - пророческим, значит. Сверхпроницательным…
Первоклассники смотрели на него, мигая.
– Спасибо вам, - Граня поджала губы и заторопила детей: - Пошли в химию, не будем мешаться…
…Эта комната фактически принадлежала ему, Мельникову. Ничего тут особенного: карты на стенах. Два-три изречения. Вместительный книжный шкаф - там сочинения Герцена, Ключевского, Соловьева, Тарле… Плюс избранное из классиков марксизма, конечно (Илья
Семенович был в особом контакте с ранним Марксом, с молодым…). Доска тут - но не школьная, а лекционная, поменьше.Илья Семенович провел пальцами по книжным корешкам. Поднял с пола кнопку и пришпилил свисавший угол карты… Потом взял мелок и принялся рисовать на доске что-то несуразное.
Он оклеветал самого себя: сначала вышел нос с горбинкой, потом его оседлали очки, из-под них глянули колючие глаза… Вот очерк надменного рта, а сверху, на черепе, посажен белый чубчик, похожий на язык пламени…
Все преувеличено, все гротеск, а сходство схвачено, и еще как остро! Мельников подумал и туловище нарисовал…птичье! Отошел, поглядел критически - и добавил кольцо, такое, как в клетке с попугаем. Теперь замысел прояснился: тов. Мельников - попугай.
Но Илья Семенович был недоволен. Туловище он стер и на сей раз несуетливыми, плавными штрихами любовно обратил себя в верблюда!
И опять ему показалось, что это не то… И не дилетантская техника рисунка смущала его, а существо дела: это шел "поиск себя"…
На доске были написаны темы:
1. Образ Катерины в драме Островского "Гроза".
2. Базаров и Рахметов (сравнительная характеристика).
3. Мое представление о счастье".
Девятый "В" писал сочинение.
Светлана Михайловна бесшумно ходила по рядам, заглядывала в работы, давала советы. Иногда ее спрашивали:
– А к "счастью" эпиграф обязательно?
– Желательно.
– А выйти можно?
– Только поживей. Одна нога там, другая - тут…
Генка Шестопал вертелся и нервничал. У него было написано: "Счастье - это, по-моему…"
Определение не давалось.
Он глядел на Риту, на прядку, свисающую ей на глаза, на ожесточение, с которым Рита дула вверх, чтобы эту прядку прогнать, и встряхивала авторучкой, чтобы не кончались чернила… Генка смотрел на нее, и, в общем, идея счастья казалась ему ясной, как день, но на бумагу перенести ее было почему-то невозможно…
Да и стоит ли?
Светлана Михайловна остановилась перед ним:
– И долго мы будем вертеться?
Генка молчал, насупившись.
– Ну, соберись, соберись!
– бодро сказала учительница и взъерошила Генкины волосы.
– Знаешь, почему не пишется? Потому что туман в голове, сумбур… Кто ясно мыслит, тот ясно излагает!…
…И снова рабочая тишина.
Была большая перемена.
Младшие ребята гоняли из конца в конец коридора, вклиниваясь в благопристойные ряды старшеклассников, то прячась за ними, то чуть не сбивая их с ног…
Школьный радиоузел вещал:
"…Вымпел за первое место по самообслуживанию среди восьмых классов получил восьмой "Б", за дежурство по школе - восьмой "Г". Второе и третье места поделили…"
Мельников стоял, соображая с усилием, куда ему надо идти. Подошла Наташа.
– Что с вами? У вас такое лицо…
– Какое?
– Чужое.
– Это для конспирации.
Наташа спросила, чтоб растормошить его:
– Да, мы не доспорили: так как насчет "дистанции", Илья Семеныч? Держать ее… или как?