Доживем до понедельника

–  Мне нужен отпуск. Недели на три, на месяц. За свой счет.

–  Это не разговор, Илья Семеныч! Ты словно первый день в школе… Для отпуска в середине года требуется причина настолько серьезная, что не дай тебе бог…

Директор снял шляпу и говорил сурово и озабоченно.

–  А если у меня как раз настолько? Кто это может установить?

–  Медицина, конечно.

Мельников повернулся к окну. Ему видны белая стена и скат крыши другого этажа; там прыгала ворона с коркой в клюве, выискивала место для трапезы… Вот зазевалась на миг, и эту корку у нее утащили из-под носа раскричавшиеся на радостях воробьи.

–  Мамаша как поживает?

–  Спасибо. Кошечку ищет.

–  Что?

–  Кошку, говорю, хочет завести. Где их достают, на "Птичьем рынке"?

Директор пожал плечами и всмотрелся в заострившийся профиль Мельникова.

–  Да-а… Вид у тебя, прямо скажем, для рекламы о вреде табака… - И, поглядывая на него испытующе, добавил тихо:

–  А знаешь, я Таню встретил… Спрашивала о тебе. Она замужем и, судя по некоторым признакам, - удачно…

Мельников молчал.

–  Слышишь, что говорю-то?

–  Нет. Ты ведь меня не слышишь.

Николай Борисович помолчал и отвернулся от него. Они теперь - спинами друг к другу.

–  А ты подумал, кем я тебя заменю?
– рассердился Николай Борисович.

–  Замени собой. Один факультет кончали.

Директор посмотрел на него саркастически.

–  У меня же "эластичные взгляды", я легко перестраиваюсь, для меня "свежая газета - последнее слово науки"… Твои слова?

–  Мои.
– Мельников выдержал его взгляд.

–  Видишь! А ты меня допускаешь преподавать, калечить юные души… Я, брат, не знал, куда прятаться от твоего благородного гнева, житья не было, - горько сказал Николай Борисович и продолжал серьезно, искренне: - Но я тебя всегда уважал и уважаю… Только любить тебя - трудно… Извини за прямоту. Да и сам ты мало ведь кого любил, а? Ты честность свою любил, холил ее, пылинки с нее сдувал…- как-то грустно закончил он.

–  Ладно, не люби меня, но дай отпуск, - гнул свое Мельников.

–  Не дам, - жестко отрезал директор.
– На тахте - оно спокойней, конечно… И честность - под подушку, чтоб не запылилась!

–  Про тахту - глупо: у меня бессонница. А что касается честности - да, она гигиены требует, ничего странного. Как зубы, скажем. Иначе - разрушается помаленьку и болит, ноет… Не ощущал?

–  Что? Зубы-то?
– запутался Николай Борисович.
– Да нет, уже нет… Могу дать хорошего протезиста - надо?

–  Ты подменил тему, Коля, - засмеялся Мельников.
– Сплутовал!

–  Слушай, отстань! Седой мужик, пора понимать: твоими принципами не пообедаешь, не поправишь здоровья, не согреешься…-

–  Конечно. Это тебе - не шашлык, не витамин B-12, не грелка…

Мельников прошелся по кабинету, взял с полки какое-то пособие, полистал.

–  Ты никогда не размышлял о великой роли бумаги?

–  Бумаги?

–  Да! Надо отдать ей должное: все выдерживает! Можно написать на ней: "На холмах Грузии лежит ночная мгла…", а можно - кляузу на соседа… Можно взять мою диссертацию, изъять один факт (один из ключевых, правда), изменить одну трактовочку - и действительно окажется, что для нее "самое время"! Да ведь противно… Души-то у нас не бумажные, Коля! И уж во всяком случае, у ребят не должны они стать бумажными!
– грохотал Мельников.
– Вот учебник этого года! Этого!…

Николай Борисович поднял на него унылые глаза:

–  Да чего ты петушишься? Кто с тобой спорит?

–  Никто. Все согласны. Благодать!…

* * *

Светлана Михайловна сидела в учительской одна, как всегда склонившись над ученическими работами. Тихо вошла Наташа, сунула классный журнал в отведенную ему щель фанерного шкафчика и присела на стул. Внимательно посмотрела на нее Светлана Михайловна. И сказала:

–  Хочешь посмотреть, как меня сегодня порадовали?
– Она перебросила на край стола листки сочинения… Наташа прочитала и не смогла удержать восхищенной улыбки:

–  Интересно!

–  Еще бы, - с печальной язвительностью кивнула Светлана Михайловна: она ждала такой реакции.
– Куда уж интересней: душевный стриптиз!

–  Я так не думаю.

(Теперь-то уж никаких сомнений: это они работу Нади Огарышевой обсуждали…)

–  И не надо! Разный у нас с тобой опыт, подходы разные… принципы… - словно бы согласилась Светлана Михайловна и усмешливо подытожила: - А цель одна…

Потом протянула еще один листок, где была та единственная, знакомая нам фраза ("Счастье - это когда…"). И пока Наташа вникала в нее, - ветеранша рассматривала свою бывшую ученицу со всевидящим женским пристрастием… А потом объявила:

–  Счастливая ты, Наташа…

–  Я?
– Наташа усмехнулась печально.
– О, да… дальше некуда… Вы знаете…

–  Знаю, девочка, - перебила Светлана Михайловна, словно испугавшись возможных ее откровений. И обе женщины замолчали, обе отвели глаза. А потом с грубоватой простотой Светлана Михайловна такое сказала, что пришел Наташин черед испугаться:

–  Только с ребеночком не затягивай, у учителей это всегда проблема. Эта скороспелка, - она взяла из Наташиных рук листочки Нади Огарышевой, - в общем-то, права, хотя не ее ума это дело.

Наташа смотрела на Светлану Михайловну растерянно, земля уходила у нее из-под ног…

–  Да-да, - горько скривила губы та, - а то придется разбираться только в чужом счастье…

И стало видно вдруг, что у нее уже дряблая кожа на шее, и что недавно она плакала, и что признания эти оплачены такой ценой, о которой Наташа не имеет понятия…

–  Тут оно у меня двадцати четырех сортов, на любой вкус, - показала Светлана Михайловна на сочинения.
– Два Базарова, одна Катерина… А все остальное - о счастье…

Тихо было в учительской и пусто.

–  Ты иди, - сказала Светлана Михайловна Наташе.

* * *

Люди, давно и близко знакомые, узнали бы невероятные вещи друг о друге, если бы могли… поменяться сновидениями!

Николаю Борисовичу, директору школы, часто снилось, как в пятилетнем возрасте его покусали пчелы. Как бежал он от них, беззвучно вопя, а за ним гналась живая, яростная мочалка - почти такая же, как у Чуковского в "Мойдодыре", только ее составляли пчелы! Маленький директор бежал к маме, но попадал в свой взрослый кабинет… Там сидел весь педсовет, и вот, увидев зареванного, на глазах опухающего дошколенка, учителя начинали утешать его, дуть на укушенные места, совать апельсины и конфеты; они позвали школьную медсестру, та затеяла примочки, а Мельников будто бы говорил:

–  Терпи, Коленька. Спартанцы еще и не такое терпели… Рассказать тебе про спартанского царя Леонида?

Не очень понятно, к чему это написалось… Не затем, во всяком случае, чтобы буквально снимать это все в кино! Тем более, что часто и справедливо сны советуют понимать наоборот. Вот и здесь перевертыш: хотя своих "пчел" и "укусов" хватало в жизни обоих, но в ту пятницу именно Мельников устал отбиваться от них. Без церемоний расхаживал он по этому начальственному кабинету, погруженный в себя и в свое раздражение. Не столько просил, сколько требовал помощи!