Драмы

Коновалов. Что?

Илюша. Не уеду из Ленинграда.

Коновалов. Глупости. Муть.

Грохот артиллерийских разрывов. Голос из репродуктора: «Внимание! Внимание! Район подвергается артиллерийскому обстрелу!»

Илюша. Это бесповоротно, папа.

Коновалов. Муть, говорю. С твоей ногой...

Илюша. Пустяки, папа. Сейчас всё пустяки. Не отговаривай — напрасно. И можешь не сомневаться, не подведу тебя... твою честь... нашу честь не подведу, папа.

Пауза.

Коновалов. Коновалов ты мой, Коновалов. Илья Васильевич...

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

В том же номере гостиницы следующим вечером. Сумерки. Шторы еще не спущены, свет не зажжен, и оттого рельефнее и резче небо, нависшее над Ленинградом, в отблесках пожара то лиловеющее, то янтарное, то почти черное, как запекшаяся кровь. Из репродуктора слышится сдавленный страстью голос: «...много видел и ездил — таких городов в мире нет. Хотят в щебень превратить, бьют, как только могут бить безжалостные подлецы эти... Мы будем защищать свой город, каждый камень будем защищать, любимый, родной Ленинград. Товарищ! Речь идет о самом основном. Быть или не быть — вот в чем дело. И оставь, товарищ, если у тебя есть, хоть на минуту оставь личные мелкие соображения: как бы мне увильнуть, куда бы мне спрятаться, не об этом идет речь, и не убережешься ты, если у тебя есть шкурные или трусливые мысли. Народ тебя найдет и не простит тебе, скажет: где ты был, прятался, — отвечай! И враг тебе не даст пощады, он тебя постарается найти. Путь единственный, прямой, идти всем, идти, не щадя себя...» Теперь в скупых, сумеречных линиях стал заметен человек, стоящий у окна. Это Батенин. «Идите и бейтесь, юноши и девушки Ленинграда, иди и бейся, как никогда никто еще не бился! Красноармеец, моряк, летчик, рабочий, девушка, студент, школьники старших классов, ученики фабзавуча, к вам обращаюсь я, люди в море и окопах! Помните, судьба города, судьба фронта, а за фронтом и большие судьбы решаются сейчас! Да здравствует победа! Ура, товарищи!» Из репродуктора слышатся шум, крики. Дверь в номер тихонько приоткрывается. Синий, маскировочный свет вычерчивает в проеме силуэт бойца в стальной каске. Из раструба радио слышится: «Мы транслировали из Дворца Урицкого речь писателя — бригадного комиссара Всеволода Вишневского перед молодежью Ленинграда».

Боец. Это чей номер?

Батенин. Трояна.

Боец. А посторонних здесь нет?

Батенин. Нет.

Боец. А вы... Троян?

Батенин (помедлив). Троян.

Боец. Простите. (Исчез).

Батенин прошелся по комнате. Встал у окна. Теперь особенно почувствовалась тишина. Нет привычной канонады, грохота разрывов, скорострельных зенитных залпов. Не слышно музыки из ресторана. Только «тик-так» в радиотарелке. Входит Люба. Подходит к окну, опускает штору, замечает Батенина, вздрагивает.

Люба. Господи, напугали. А Бадаевские склады... Полыхают и полыхают. И дымы-то у продуктов — разноцветные. Ходила, видела. Сахар горит — дым фиолетовый, с бирюзой, мука — желтизной отдает, гречка — та дымит обыкновенно. (Вздохнула). С завтрашнего дня — триста граммов. (Зажигает лампу на столе). Отчего нынче так тихо — не кидают?

Батенин (усмехнулся). Соскучились?

Люба. Ас непривычки, ей-богу... жутковато. Разговор был — к трамвайному кольцу прорвались. Около Стрельны. Неужто, господи!

Дверь резко открывается, в номер не входит, а влетает Троян, в шинели, в каске, с парабеллумом в деревянном футляре, с гранатами и фляжкой на поясе, забрызганный грязью. За Трояном неторопливо входит Маруся Голубь.

Троян (кивнув на ходу Батенину и Любе, бросается к письменному столу, роется в нем). Забыл, пропуск в Смольный забыл... Лежит и молчит. Ага! (Вытащил вместе с грудой старых блокнотов пропуск). Маруся, меня подкинут. (Глянул на ручные часы). В вашем распоряжении... девяносто минут, отсыпайтесь. Бензину хватит до Лисьего Носа?

Маруся. У вашего генерала лишнюю канистру заправила. Троян. Я — тоже. (Отцепил фляжку, положил на стол, убегает).

Люба (вслед). Как там, Вадим Николаевич? Хоть одно словцо...

«Тик-так, тик-так», — стучит метроном. Маруся Голубь, покосившись на радиотарелку, вздохнула, сняла шинель, ложится на диван. Поглядев на Любу, подкладывает под сапоги газету.

(Подходит к Марусе, с надеждой и тревогой). Плохо, да?

Маруся. Чего хорошего. Задняя рессора еле дышит. Картер пробило, масло течет, ветровое стекло в дырьях. А ты ползи, как тот червячок по листику. И глушитель еще...

Люба. А положение?

Маруся. Положение? Положение военное. Тйкалку нельзя выключить?

Люба (сердито). Нельзя. Население оповещает.

Маруся. На нервы действует. Не заснешь с нею.

Люба (сердито). Фугаски рвались — ничего, дрыхали. Маруся. Так то фугаски. К бомбежке я дивчина привычная. (Переворачивается на другой бок).

Люба (пожимает плечами). Надо же. Какая... принципиальная. (Батенину). Документы, будьте добреньки, на прописку сдайте.

Батенин (кивнул). Ежели не уйду домой. (Усмехнулся). И ежели... паспортные столы в городе еще работают. (Пошел из номера).

Люба (прибирает в номере, поправляет газету под сапогами Маруси). Товарищ старшина, а все-таки как? Отстоим?

Маруся молчит.

Товарищ старшина?

Маруся не отвечает.

Тикалка, видишь, ей мешает.

Маруся всхрапнула.

Нервы... (Плюнула, ушла, предварительно смахнув пыль со скатерти на столе).

Тихо в номере. Легкий храп Маруси. «Тик-так, тик-так» — из радиотарелки. Стук в дверь. Маруся продолжает спать. Робко приоткрыв дверь, входит Екатерина Михайловна. Оглядывается, садится. Звонит телефон.

Екатерина Михайловна (берет трубку). Да?.. Коновалова?.. Его нет... Я? (Медленно). Я — посторонняя. (Вешает трубку.р

Входит Нарышкин. Увидел Екатерину Михайловну, смутился.

Где... майор?

Нарышкин. А не был тут? Ну, исчез...

Екатерина Михайловна. Что с ним?

Нарышкин (козырнул). Извините. (Пошел к дверям). Екатерина Михайловна (догнала его). Вы должны мне сказать. Что с ним?

Нарышкин (мрачно). Соли ему на рану с килограмм сыпанули, вот что. Обидели. По всем статьям. (Покашлял). В части военной, конечно.

Екатерина Михайловна. Где он?

Нарышкин. Вот и «где». Швейцар видел: на полуторку вскочил — и айда. А нам в ночь на Урал вылетать, Добро получили.

Стук в дверь. Оба живо обернулись. На пороге — Лю б а. Нарышкин разочарованно хмыкнул.