Dreamboat
Шрифт:
– Николай Николаевич позволит тебе отлучиться? Мне не хотелось бы, чтобы из-за меня у тебя возникли неприятности по службе.
Как ни желал Жорж показать свою исключительную важность и независимость, но благоразумие все же взяло верх. Подполковник Никольский многозначительно улыбнулся: " Ну что ж, съездите, развейтесь. Отец Василий мой хороший знакомый, передавайте нижайший поклон. Очень надеюсь, что ваш визит не будет напрасным, - Петр Петрович с изящным достоинством вытянул свои великолепные часы, щелкнул крышкой и, слушая с наслаждением "Боже, царя храни", бросил изучающий взгляд на циферблат.
– Ну что ж, время позднее, на сегодня, господин прапорщик, свободны, завтра утром прошу ко мне с отчетом. И Вас тоже, Настенька. Если отца дьякона в храме не застанете, прогуляйтесь к нему домой, он на Баскаковой улице проживает.
Глава 5
Бывший чиновник сыскной полиции, бывший инспектор уголовно-розыскной милиции, бывший лучший сыщик города, а то и всего уезда, а ныне человек без определенных занятий, без пяти минут арестант и большевистский агент,
– Прикажете собираться?
– Не нужно, - сказал Северианов.
– Можем поговорить и здесь, не отвлекая Вас от трапезы.
– И какова же будет тема нашей беседы, позвольте осведомиться? С каким заданием я оставлен в красном подполье? Где скрывается мой бывший начальник Василий Григорьевич Фролов? Почему я изволил служить у большевиков? Не стесняйтесь, молодой человек.
Северианов снял фуражку, присел на такую же хлипкую, как стул, табуретку, годившуюся стулу в матери, если не в прабабушки. Из вещевого мешка выложил на стол нежно-розовый, с прожилками, шмат сала, кровяную колбасу, мягкий, пышущий свежеиспечённым ароматом, хлеб, несколько сушеных рыбин и в центр всего этого нехитрого великолепия водрузил литровую бутыль местного первача.
– Это для некоторого разнообразия вашей снеди.
– Голос Северианова был невозмутимо равнодушен, истерическая вспышка Самойлова не поколебала ни одного мускула на лице. Самойлов иронично-насмешливо посмотрел на Северианова.
– Браво-с, господин штабс-капитан! Кнут и пряник, старо, как мироздание. Кнута я отведал в вашем премилейшем учреждении на Губернаторской досыта, даже чересчур досыта. Теперь Вы пришли с пряником, причем, при моем бесправном и, в нынешнее время, нищенском положении, очень аппетитным пряником! Только совершенно напрасно - ничего нового Вы не услышите! Так что уберите ваши яства и уходите: я не являюсь агентом большевиков, я не знаю где Фролов, я не расклеиваю по ночам прокламации!..
– Прекратите истерику!
– жестко перебил Северианов.
– Ведете себя, как черт знает что!
Когда в кабинет Кузьмы Петровича вошли двое матросов, обвешенных пулеметными лентами и гранатами РГ-14, словно новогодняя елка гирляндами, под предводительством лучшего токаря-металлиста Головатинского завода, потомственного пролетария, а ныне, начальника уголовно-розыскной милиции Панкрата Ильича Фролова, Самойлов лишь развел руками: владейте, господа-товарищи, не жалко. Кряжистый, лысый, с намертво въевшейся в поры смесью машинного масла и металлической пыли, Фролов с презрительной любезностью осмотрел "грозу преступного элемента" и, поначалу, с большевистским добродушием пообещал "шлепнуть сейчас же за саботаж и контрреволюцию". Но потом, зачем-то, разрешил продолжать службу. Вероятно, понимал Панкрат Ильич, что сложнейшую механическую деталь он, Фролов, изготовит быстро, качественно и с неведомым другим пасынкам фортуны пролетарским удовольствием, что же касается сыска и дознания - вот здесь увольте... Розыскником Фролов так и не стал, но руководителем оказался отменным: решительным и жестким - во всяком случае, на памяти Кузьмы Петровича таких не случалось. Не смысля ничего в криминалистике или криминологии, Фролов приводил аргументы, доселе неслыханные: "революционное сознание" и "политическое чутье". Что сие за понятия и с чем их положено кушать в городе почувствовали очень скоро. Под началом Фролова УГРО при поддержке бойцов красной гвардии провел несколько облав на Сучьем овраге, Матросской слободе и Малой Дроздовке по эффективности многократно превысившие все облавы и обыски, осуществленные полицией за последние десятилетия. Некоронованный король Дроздовки Прокофий Диомидович Дроздов изумился и не поверил, когда его водворили в камеру, ибо такого не могло быть. Поначалу он ерепенился, надеялся на закон, адвокатов и прочие пережитки старого режима, но перед формулировкой: "руководствуясь революционным сознанием и совестью" - оказался бессилен. Банду Ивана Тихоновича Василевского, кличка "Красавец", бывшего жандармского подпоручика, необыкновенно изящного и жестокого мерзавца, перестреляли без всяких экивоков, жестко, со всей "пролетарской ненавистью". Казалось, Фролов всерьез решился переделать мир, ибо преступников на дух не принимал. Кузьма Петрович лишь диву давался: Фролов и в милиции работал, как токарь, как привык. Взял в руки город, будто железный брусок и медленно, но неукоснительно обтачивал, придавая сложную форму детали, снимая ненужное и лишнее. Металлическую стружку, опилки. Или преступный элемент. Может, что-то и вышло бы у него, но в город вошли белые, Прокофия Диомидовича Дроздова, жертву большевистского произвола, с почетом выпустили, Панкрат Ильич Фролов исчез, словно испарился, а красный сыщик Самойлов мгновенно угодил в контрразведку, как большевистский агент и адепт мировой революции. Напрасно он пытался что-либо объяснить, его не слушали, упорно допытывались, с каким заданием оставлен Кузьма Петрович в подполье, где скрывается его начальник Фролов, где спрятано оружие, задавая прочие бессмысленные, но обязательные вопросы. Через неделю интенсивных допросов, спасибо не били, Кузьма Петрович сам поверил, что он подпольщик, большевик, готовящий вооруженное восстание, покушение на жизнь Петра Петровича Никольского, начальника контрразведки, руководитель боевой группы и в прочую чушь. Поверил и, как само собой разумеющееся, ждал расстрела, но его, неожиданно, выпустили. На службу, понятно, не вернули, и зажил Кузьма Петрович Самойлов серым мышонком: тихо и незаметно, перебиваясь с хлеба на квас, стараясь никому не напоминать о своем присутствии и, вообще, существовании.
Северианов с тщательной осторожностью присел на край сомнительной крепости табурета, к его удивлению, древняя мебель не развалилась, а довольно таки по-гренадерски заскрипела, но выдержала.
– Я постараюсь не отнять
у Вас много времени. Всего лишь небольшая консультация за скромное вознаграждение, - Северианов кивнул на стол, - Да Вы угощайтесь, право слово, не ведите себя, как барышня. Примите это всего лишь, как оплату потраченного на меня времени.– Я слушаю.
– Так вот, как я уже говорил, мне необходима небольшая консультация. Всего лишь несколько вопросов. К величайшему сожалению, благородному делу сыска я не обучался, приходится обращаться к Вам, как к профессионалу. Я опишу Вам некоторых...
– непроизвольно Северианов сделал короткую паузу, - так сказать, людей, а Вы уж постарайтесь опознать кого-либо из этих представителей Homo sapiens, хотя, в последнем, я не совсем убежден.
– Он бегло, хотя и подробно описал убитых "гостей" ювелира.
– Знакомые личности?
Самойлов не задумался ни на мгновение:
– Не бином Ньютона! Это Васька Хрящ и Митька Упырь, третий, скорее всего, Яшка Большой. Налетчики и душегубы, личности весьма ограниченные, хотя и чрезвычайно опасные. Не советовал бы Вам с ними встречаться... Хотя... Вы слишком подробно описали их, даже про родимое пятно на предплечье упомянули. Не думаю, что Хрящ при вас заголялся настолько. Из чего можно сделать вполне логичный вывод, что данная троица перестала быть опасной, так, нет?
– Сами по себе, или на кого-то работают?
– Раньше состояли в банде Смурова, в марте попали в засаду бандотдела губчека, главаря и ближайших подручных перебили, остатки залегли на дно, несколько месяцев знать о себе не давали, сейчас, следовательно, снова проявились.
Голос Самойлова был казенно-равнодушным, Северианов понял, что происшедшее мало волнует старого сыщика, по-видимому, крепко ему азарт отбили.
– Где они могли скрываться?
– Да много где. Раньше в Матросской слободе, местечко еще то, днем-то гулять не рекомендуется, а уж ночью тем паче. В лучшем случае, разденут донага, в худшем - выловят потом ниже по течению реки Вори. В Гусилище тоже лихих людей хватает. На Дроздовке...
– Понял, благодарю!
– Разрешите вопрос?
– Прошу Вас.
– Что случилось с этой троицей? Или секрет?
Северианов индифферентно пожал плечами.
– Никакого секрета! Просто роковая случайность. Оказались не в том месте и не в нужное время. Явились в гости, если можно так высказаться, к ювелиру, с порога открыли огонь на поражение, но силы свои переоценили и в ходе боестолкновения были уничтожены.
"Однако, - подумал Самойлов.
– Полицейский сказал бы, попали в засаду и были ликвидированы... Боестолкновение, уничтожены - слова из другого лексикона". Он еще раз внимательно оглядел Северианова, по профессиональной привычке, почти бессознательно составляя словесный портрет. Ничего особенного, обычный армейский офицер, зацепиться не за что. Выгоревший на солнце, почти добела застиранный китель, сильно потертая кожаная портупея. Сапоги сильно изношены, но шились индивидуально из дорогой и качественной козлиной "хромовой" кожи. Лицо самое обычное, овальное, чуть продолговатое, лоб высокий, по форме прямой. Брови широкие, по форме прямые, горизонтальные. Глаза средние, сближенные, по цвету серые... Самойлов заглянул Северианову в глаза и словно запнулся... У Фролова в глазах полыхало пламя мировой революции, у этого же - пустота. Как стена. Как зеркало, все отражающее. Ни эмоций, ни прочих чувств. Ни страсти, ни волнения, ни переживаний.
Северианов достал листок с адресами, протянул Самойлову.
– Что скажете? Почерк знаком? Или адреса?
Самойлов поднес бумажку поближе к глазам, подслеповато всмотрелся.
– Нет, почерк не знаком. Адреса? Тоже нет. Боюсь, Вы напрасно пришли ко мне.
– Хорошо. Тогда расскажите про убийство ювелира Свиридского. Это дело вели вы?
Канонада не смолкала и даже становилась привычной, почти каждому было понятно, что город не удержать, вопрос нескольких дней. По ночам на окраинах, а, иногда, и в центре вспыхивали пожары, стрельба велась, практически, непрерывно, и в такие моменты Кузьме Петровичу начинало казаться, что он выбрал не ту профессию и жизнь прожил напрасно. Ведь прочили же ему в детстве блестящую карьеру лингвиста, либо историка, ученого человека, в общем... Битое стекло хрустело под подошвами, керосиновая лампа тускло светила в углу, было холодно и мерзко. Безудержно хотелось спать. Самойлов осторожно прошел по комнате, стараясь не наступать на разбросанные в беспорядке предметы обстановки. Беззубыми разинутыми пастями скалились вывороченными ящиками старинный английский комод, каким-то чудом избежавший участи дров, вековой антикварный шкаф. Распахнутые сундуки, скомканное, перемешанное тряпье, когда-то бывшее изысканными нарядами, содранные переплеты старинных книг, изуродованный золоченый сафьян. Крови почти нет, всех троих убили одинаковыми точными колющими ударами в сердце. Стилетом, штыком, траншейным ножом, кортиком, длинным шилом или просто заточкой, сделанной из четырехгранного напильника - оружием с узким клинком. Ювелир Свиридский сидит, далеко запрокинув голову назад, в глазах - безмерное удивление, будто случилось для него что-то неожиданное, из ряда вон выходящее, хотя так оно и есть, что может быть нежданнее и трагичнее смерти? Женщина средних лет, видимо, жена лежит на полу, рядом. Лицо обезображено мукой и ужасом, у окна - труп молодой девушки, почти девчонки. Ювелира убили первым, понял Самойлов, ударили неожиданно, он и испугаться, поди, не успел, удивился разве что внезапно пронзившей сердце боли, так и умер, не поняв ничего. Жену его - второй, вот она-то, как раз, успела испугаться, все произошло на глазах, - но и только. А вот девчонка пыталась бежать. В последнем отчаянном порыве, безумной жажде метнулась к окну, но убийца догнал и ударил в сердце. Заточкой или другим колющим оружием. Кто? Зачем? Почему? С какой целью? Извечные сыскные вопросы, Самойлов устало вздохнул, кивнул приветственно агенту третьего разряда Богатыреву, парнишке лет семнадцати, неделю назад принятому на службу в угрозыск и двум красногвардейцам, вообще непонятно зачем здесь присутствующим. По-видимому, сегодня эта троица олицетворяла собой беспощадную борьбу с преступностью, на самом же деле была ненужным балластом, совершенно бесполезным в данной ситуации. Лишь старик фельдшер, осматривающий трупы, мог принести реальную пользу.
– Приветствую, Елизар Гаврилович!
– приподнял форменную фуражку Самойлов.
– Очень рад Вас видеть!
– Что толку!
– посетовал фельдшер.
– Душегубов сегодня не поймаем, а завтра город сдадут, и останутся наши труды невостребованными.
Несмотря на бесспорную правду этих слов, говорить такого при красногвардейцах не следовало, фельдшер и сам это понял и резко замолчал.
– Федор Кондратьевич, - обратился Самойлов к Богатыреву, стараясь сгладить неловкость.
– Пройдитесь с товарищам по соседям, может, кто слышал чего, поспрошайте.