Dreamboat

– Как прикажете называть Вас, мон шер?

– А как Вам угодно: Иваном Ивановичем, Василием Васильевичем, Тимофеем Тимофеевичем, господином штабс-капитаном, без разницы.

– И что интересует господина штабс-капитана? Не захаживают ли ко мне большевики? Нет, не захаживают, Бог миловал.

– Господина штабс-капитана интересуют чекисты. Кто посещал ваше заведение: Житин, Троянов, Оленецкий, Башилин, Костромин? И конкретно, как погиб Оленецкий? Только не говорите, что пал от руки героя белого дела во время операции.

– Приходили двое, Оленецкий и Башилин. Требовали сообщать, кто посещает заведение, кто и с какой целью ведёт крамольные супротив Советов разговоры, любовью интересовались. Задарма. Дескать, откажешь - вмиг заведение прикроем, желающих сотрудничать хоть пруд пруди, готовы на родных доносить, лишь бы благоволили их промыслу. А ещё брали девочек и ехали с ними в баню развлекаться. Это у них называлось "субботник", нечто вроде бесплатного труда в пользу революции. Раз, говорят, у станка не стоите, работайте, как умеете. Башилин, тот все больше водочку уважал, а Оленецкий морфинист был. Так, во время "субботника" переусердствовал с дозой и не проснулся. Скандал! Заместитель председателя ЧК погиб не во время операции по раскрытию контрреволюционного заговора, не от руки вражеского офицера, а от банальной передозировки морфия. Кое-как следы скрыли, Жанну запугали вусмерть. Банщика, Трифона Тимофеевича в ЧК забрали, чуть жизни не лишили. Меня долго мурыжили, все нервы повымотали, жилочки повытягивали.

– Кто?

– Башилин особо старался, ему прямой резон свой позор скрыть. Дружок его, Житин, вытащил, а так - верный трибунал. И, "руководствуясь революционным сознанием и совестью"... Башилина даже в должности не понизили. Словно не было ничего, пал смертью храбрых отчаянный красный комиссар Оленецкий Григорий Фридрихович. А Башилин совсем за горло взял, шагу ступить не давал, грозился: если не так что - моментом в расход пустим, как соучастника убийства красного героя. Теперь Вы пугаете...

– Да побойтесь Бога, Екатерина Александровна, и в мыслях не держал пугать Вас. Проводите меня к мадемуазель Жанне, коли освободилась, надеюсь, она не на всю ночь ангажирована.

В отличие от остальных девушек, имевших экзотические имена Лулу, Мими и Жозефина, мадемуазель Жанна действительно была Жанной. Жанной Аркадьевной Орловой. Кукольное личико, огненно-рыжие кудри, довольно фривольная поза ленивой кошки. Говорила она тягуче - манерно, жеманно, наигранно - искусственно растягивая гласные, что придавала ее обличью некую глупость, столь нравившуюся мужчинам. Сейчас мадемуазель Жанна, непритворно рыдая, некрасиво размазывала по щекам слёзы напополам с пудрой и румянами. Никакого кокетства, никакой женской привлекательности, испуганная до ужаса женщина; и в этих слезах отчётливо виделось, что и не так уж юна бывшая актриса варьете, а ныне "интеллигентная проститутка", и жизнью изрядно потрепана.

– Оленецкий сам по себе ничто был, фигляр, позер, кривляка. Как мужчина ничего не стоил, всегда чего-то стерегся, тревожился, мандражил. Из-за этого постоянно накручивал себя, свиреп иногда делался до варварства. Чрезвычайно власть любил. С пистолетом своим огромным не расставался, в постель с ним ложился и в баню с собой брал. Особая игра была у него: гладит меня нагую стволом, боек взведет и весь аж заводится, звереет, слюной брызжет, аки зверюга лютая. Такой ужас меня пробирал при встречи с ним! А то песни свои, крамольного содержания, петь заставлял, про всякие там "вихри враждебные веют над нами" и "отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног" и сам маузером размахивал, дирижировал, значит. Вот Башилин больше "Яблочко" уважал, знаете:

Эх, яблочко,

Да постоянное,

А буржуйская власть

Окаянная!

Эх, яблочко,

Да покатилося,

А власть буржуйская

Провалилася!

Северианов улыбнулся.

– Было бы удивительным, если бы они потребовали от Вас "Белой акации грозди душистые", "Вдали показались красные роты, ружья в атаку! Вперёд пулемёты!" или "Боже царя храни", согласитесь. Вдвоём всегда отдыхали?

– Обычно, да. В тот раз, когда Оленецкий с морфием перестарался, во всяком случае.

– А ему не могли помочь?

– Что?

– Его не могли убить? Оленецкого.

Удивление нелепости данного предположения было так искренне, что кукольные глазки мадемуазель Жанны распахнулись по лягушачьи, а кокетливые ямочки на щеках выразили полнейшее несогласие.

– Да Вы что! Каким образом?

– Например, подменив шприц на другой, со смертельной дозой? Не задумывались об этом?

– Да что Вы, господин штабс-капитан! Кто бы это мог сделать?

– Да, собственно говоря, кто угодно. Вы, Башилин, банщик Трифон Тимофеевич. Кто-то ещё...

– Да как Вы могли такое предположить!
– ужаснулась мадемуазель Жанна.
– Я!? Зачем? Трифон Тимофеевич? Быть не может!

– Не может, или Вы не предполагаете подобного?

– Конечно, не может быть!

– Вы столь уверены? Подумайте хорошенько. Я, например, считаю, что многие желали смерти комиссару Оленецкому. И Вы, в том числе, нет? Или вам доставляло удовольствие даровое обслуживание чекистов? Во имя, так сказать, мировой революции? Или вам просто приятен был Григорий Фридрихович?

– Да никогда я об ужасе таком не задумывалась. Грех на душу брать!

– Так ведь его не зарезали, не придушили удавкой, не застрелили. А чтобы просто заменить один шприц на другой не требуется ни большого мужества, ни отменной физической силы, ни умения метко стрелять. После смерти Оленецкого Вы получали ангажемент на "субботники"? Нет? Ну, вот видите.

Мадемуазель Жанна затряслась. Северианов чувствовал: она не лжет. Да и, положа руку на сердце, хлипковата была госпожа Орлова для подобных дел. Однако, ее могли использовать вслепую, обмануть, либо просто запугать. Или, наоборот, пообещать за подмену шприца манны небесной. Та же мадам де Лаваль. Как версия слабовато, но, в конечном счёте, смерть Оленецкого хозяйке веселого дома тоже некоем образом выгодна. Или кто-либо из офицеров-заговорщиков. Гадать можно сколь угодно долго, доказать что-либо затруднительно, несбыточно и мало исполнимо. Во всяком случае, пока.

– Расскажите, как все происходило. Подробно, ничего не опуская.

Он слушал мадемуазель Жанну, иногда задавал вопросы. Нет, ему не было интересно повествование о культурном отдыхе, банных похождениях чекистов, он искал нестыковки, неточности, зацепки. Северианов мало верил в чудеса и случайные совпадения. В смерти обоих сотрудников ЧК, если отбросить беспричинную непредвиденность, просматривалась умелая рука опытного дирижера, постановщика таких несчастных случаев. Перед крупной операцией по ликвидации контрреволюционного подполья, в самый последний момент, Новоелизаветинская ЧК оказывается обезглавленной. Председатель и его заместитель погибли, третий руководитель, Башилин, скомпрометирован. Ни стрельбы, ни засад - красивый, изящный этюд, с отвратительной нарко-сексуальной подоплекой, чекисты же еще и в виноватых остались.

– Сколько человек было в помещении бани?

– Всего четверо: я, Оленецкий, Башилин, Трифон Тимофеевич.

– Все?

– Все.

– Парильщик, цирюльник, буфетчик, мальчик, поломойка?

– Нет, говорю же Вам, Трифон Тимофеевич всех отпустил.

– Сам парил, сам веники замачивал, подносил чистое бельё, чай заваривал, убирал, и все сам? Вы в этом уверены? Может быть, не заметили просто или про кого-либо не знали?

– Да нет же, с этим строго было, Трифон Тимофеевич всю обслугу отсылал.