Dreamboat

– Разумеется! На днях встречал его, раскланялись.

– А ведь верно, Жорж!
– воскликнула Настя.
– Господин Ливкин ведь также может знать что-либо о судьбе Виктора.

Идти в трактир было решено теперь же, не откладывая. Настя поначалу засомневалась: время к ночи, может быть отложить визит на более приличествующее время; но великолепный Жорж воодушевленно успокоил её: наоборот, время самое подходящее, ещё не слишком поздно, публика только во вкус входит, а железо хорошо ковать, пока оно горячее, в общем, уговорил.

Глава 7

От Базарной площади начинался длинный Александровский проспект, здесь, на пересечении с Старопочтенской улицей, напротив Вознесенской церкви, помещалось торгово-промышленное заведение Андрея Никифоровича Шошина по изготовлению различных повозок и экипажей. Здесь же имелась вполне приличная гостиница с нумерами-комнатами, стоимостью от 70 копеек до 3 рублей в сутки, с хорошим обслуживанием и кухней. В заведении производили ремонтировку действующих экипажей и восстанавливание старых, поломанных, а также присутствовала специальная кузница для ковки лошадей. Здесь же городская дума совместно с полицией объявили место самой крупной извозчичьей биржи: "в начале Старопочтенской улицы у водонапорной башни". Товарищество "Шошины" предлагало "Отпуск одиночек, пар, троек и четверок, как посуточно, так и помесячно", а также "лошадей здоровых, сильных и хорошо выезженных, пристойной масти". Более того, желая утереть нос извечному конкуренту Гавриле Афанасьевичу Сыромятникову, Шошин представлял совершенно диковинное: " ученых извозчиков", владеющих "знаниями географии Новоелизаветинска и окрестностей, управлением лошадьми, новой извозчичьей таксой, астрономией (специально для путешествий в ночное время) и хорошими манерами". Раньше в этом месте скучали десятки экипажей, легкачи, все в неуклюжих кафтанах на двух сборках сзади - "фантах", с наборным поясом, в поярковых шляпах с пряжкой и с непременным кнутом, щегольски заткнутом за голенище сапога. Здесь стояли "лихачи" и "голубчики" с шикарными рессорными экипажами, правда на разном ходу, в основном, с колесами металлическими и резиновым, то есть теми же металлическими, но обтянутыми резиной. Редкие имели и совсем уж шикарный "пневматический" ход - колеса с надувными шинами, при езде по булыжной мостовой такой экипаж мягко покачивало и шума почти не производилось. Лихачи громко обсуждали новости, подтрунивали друг над другом, втихую грелись самогоном или водкой. И, хотя полиция постоянно следила, чтобы извозчики "выглядели опрятно, имели регистрационные бляхи на пролетке и армяке, с публикой обращались вежливо, не допуская насмешек и двусмысленностей, и были всегда в трезвом виде", найти трезвого человека на козлах пролетки в Новоелизаветинске не удалось бы ни знаменитому сыщику Шерлоку Холмсу, ни начальнику городской полиции Давиду Михайловичу Баженову, ни даже самому Ивану Николаевичу Пронину, известному в будущем чекисту, советскому "Шерлоку Холмсу" - майору Пронину . Курить также не разрешалось, потому нюхали табак и каждый, утверждая, что его понюшка вкуснее и забористее, предлагал другим попробывать, но секретом приготовления никогда не делились. Обсуждали друг дружку ревностно и с некоторой завистью даже. Вот Фрол Гаврилыч Наперсников подковал кобылу у кузнеца Желевина, что вышло дешевле, чем у всеми почитаемого Нечипоренки, при экипажном заведении Сыромятникова, и подковы страсть как хороши. А вот Ванька Крюков продал свою старую Зорьку и в летнюю трехдневную конную ярмарку прикупил молодого, чрезвычайно резвого орловца, по случаю чего залез в совершенно сумасшедшие долги и вынужден теперь вертеться ужом, добывая копеечку. Или Степан Евграфович Михеев недавно веселого барина из ресторана "Метрополь" подвозил, да так показался ему, что пьяненький клиент аж целковый накинул. А вот Андрюшка Парамонов, спеша подать свой фаэтон к "Метрополю", да еще щеколдыкнув для сугреву и поднятию настроения "мерзавчик", чуть было не "смял" чиновника с женой, переходящего Инженерную улицу, на окрики публики ответил "молодецким" свистом и ускакал. Номер экипажа прохожие не рассмотрели, но сообщили городовому, тот расспросил извозчиков, а те ответили, "что его не знают". В общем, повезло Андрюшке Парамонову, а вот другим не очень: Николай Силыч Восторин за плохое содержание экипажа был оштрафован, мало того, у него было отобрано разрешение на выезд. В том же году проезжавший по Старопочтенской улице автомобиль наехал по неосторожности на стоявшего на бирже извозчика Пустелева. Испугавшаяся лошадь поломала пролетку, оглобли и изорвала упряжь.

Постепенно разъезжались лихачи по хлебным местам. К театру Василия Ильича Дерягина "Парнас", здесь, по завершению спектакля, подобрать можно было множество изящной публики, особо не жадной, "на водку" от 10 до 25 копеек сверх таксы накидывающей. К ресторанам "Люкс", "Версаль", "Метрополь", "Плаза", "Сады Пальмиры", здесь пассажир в подпитии и до полтинника дать мог. К веселому дому мадам де Лаваль, к меблированным комнатам Коробкова "Гранд-отель", к Царицынскому железнодорожному вокзалу, к пассажирской пристани реки Вори.

Отдельной дешевой мразью вдоль улиц фланировали "ваньки", "молодцы", "погонялки", "гужееды" - неказистая деревенская сволочь в замусоленных одеждах, подавшаяся в город на заработки, на ледащих лошаденках да никудышных пролетках. Экономя на всем, эта деревенщина норовила увести из под носа жирного клиента и сбивала цену. На биржу они могли попасть, лишь "позолотив ручку" городовому, останавливаться посредине улицы им запрещалось. Кой-как перебивались они, еле сводили концы с концами, находя отдохновение в пивных и трактирных заведениях "с дворами" - местом, где стояли деревянные колоды, возле которых отдыхали и ели лошади. Сами извозчики блаженствовали в "низке", особом, отведенном для них зале. Здесь они пили жидкий чай и закусывали, покупая со стойки, калачи, сайки, весовой хлеб, баранки, дешевую колбасу, щековину - вареное мясо с воловьей головы, студень или холодный навар с ног, печенку, сердце или рубец, соленую воблу, севрюжью голову, капусту, огурцы. В этих-то местах и интересно было слушать их разговоры, новости и жалобы на условия труда.

Серафим Григорьевич Дорофеев, потомственный ямщик, лихач со стажем наконец-то взял пассажира, и не какого-нибудь нищего лавочника, богатство которого ЧК реквизировало на нужды мировой революции, а офицера, этот не обидит, расплатится и даже на водку накинет, не поскупится. Во всяком случае, Серафим Григорьевич очень на это надеялся. Когда-то заработок его был выгодным и, по сравнению с другими профессиями, довольно значительным, но революция основательно подкосила его. То есть, Серафима Григорьевича она раскрепостила, освободила от эксплуатации и произвела из лакеев самодержавия во вполне сознательного пролетария. Теперь он перевозил не "язвы на теле трудового народа", а, по большей части, сам трудовой народ, что сильно сказывалось на благосостоянии, и отнюдь, не в лучшую сторону. Когда "красный период" закончился, и в городе вновь возобладала какая-никакая власть, лихач Дорофеев очень надеялся на возвращение "добрых клиентов", увеличения таксы хотя бы вдвое и щедрых подачек "на водку".

Пассажир попался славный, пообещал "не обидеть" и всю дорогу с изысканным вниманием слушал бесконечные рассказы Серафима Григорьевича. И о столкновении пролетки с паровозом не переезде, недалеко от станции Серебренниковская. И о том, как извозчик Вахромеев, проезжая по вечно после каждого большого ливня затопленной улице Невельской, угодил колесом в яму и поломался. И о том, как много стало "малолеток", то есть возчиков до семнадцати годков, заменивших занятых на мировой, а позднее, гражданской войнах взрослых.

– Куда скажут или покажут - туда и везут, знамо, ни улиц, ни присутственных мест не знают совсем, экипажи плохонькие, лошаденки худые, нечищеные, где уж тут культурно пассажиров возить, без причинения неудобств. Всякая животная - она ласку любит. Вот Орлика моего овсом накорми, опять же, морковку сладкую дай, он знаете, как морковку любит, и будет служить лошадка верой-правдой, денно и нощно, и в праздники Рождества Христова или, скажем, Святой Пасхи. Почисти его обязательно, негоже лошадушке чумазой ходить.

Пассажир согласно кивал, и Серафим Григорьевич расходился пуще:

– Раньше бывало, подашь к театру или к Метрополю, скажем, клиент все более, приличный, не замухрышистый, везешь, к примеру, на Московскую либо Губернаторскую улицу...

– А на Дроздовку?
– спросил пассажир.
– Или в Гусилище? Матросскую слободу?

– Да Боже меня упаси, кто ж туды поедет, особенно в темное время, разве что за тройную плату, да и то навряд ли, там же душегуб на душегубе и душегубом погоняет. Можно и лошадь потерять, и выручку, а то и голову сложить. Третьего дня Васька Маркелов повез трех лихих людей, купился на большую деньгу - так еле убег, чуть не убили, и лошадь, и фаэтон забрали. Запил Васька горькую, и не понять, в горе ли, в радости, лошадь-то жалко, но зато сам живой. А сегодня под вечер, в аккурат, к трактиру "Фадеича", где он "казенную" откушивал, экипаж его подкатывает, ни кучера, ни седоков - пустой. Лошадь, по привычке, вернулась на старое место, к хозяину. Васька глазам не верит, на радостях выкатил всем угощение: возрадуйтесь справедливости!

– А к властям он не обращался? В контрразведку, например?

– Да боже упаси, ваше благородие, кому до него дело, до Васьки Маркелова, людей вон на улицах стреляют, режут, а тут всего лишь лошадь...

– Но за разрешением на извоз вы обращаетесь? За номером?

Серафим Григорьевич вытянул из кармана табакерку, сунул в правую ноздрю понюшку, резво втянул воздух. Махорка, перетертая в пыль с сосновой золой, перцем и розовым маслом, казалось, шибанула прямо в мозг, слезы брызнули водопадом, и Серафим Григорьевич блаженно чихнул.

– Как же без этого. А случись что - кого первым опрашивают? Нашего брата, извозчика: что видел, что слышал, кто к кому, у кого, зачем, почему? А без этого номерок не получишь, и разрешение отберут...

– И кто же экипаж у вашего приятеля забрал?

– Да какой он мне приятель, Васька? А забрали известно кто - лихие люди.
– Серафим Григорьевич вновь улыбнулся, сунул понюшку теперь в левую ноздрю и опять чихнул мучительно - сладко.

– И-их, хорош табачок! До самых-самых корней волос продирает!

– А что за лихие люди?
– проявил навязчивое любопытство пассажир.
– Знаешь, нет, любезнейший?

– Думаю, топчинские. Петра Кузьмича Топчина людишки.

– Кто таков?

– Ну, за руку я с ним не здоровкался, слышал только, где-то в Гусилище обретаются, целый дом занимают. Как стемнеет - на свой разбойный промысел поспешают. А то и днём. Не боятся никого.

– Так уж и никого?
– сделал удивленное лицо пассажир.
– Я слышал, их сильно постреляли при красных. И сейчас контрразведка ловит.