Дроны над Сталинградом

— Полные баки. Возврат — на запасной аэродром в Брянске.

На лётном поле заправка шла полным ходом. Шланги змеились по бетону, баки гудели от переливаемого горючего. Штурманы сверяли маршрутные карты с последними сводками погоды: снег шёл полосами — над Варшавой, над Лодзью, частично затянуто небо и над Эльбой.

— Если погода подведет? — тихо спросил оператор дронов, молодой лейтенант.

Громов посмотрел на него.

— Погода нам не враг, будем работать и в тяжелых условиях.

Оператор кивнул и больше не задавал вопросов.

Ровно в 01:20 — сигнал тревоги. Команды начали выдвижение к бортам. На руках у каждого — планшет, у радистов — металлические кейсы со шифроаппаратурой, у штурманов — плотные свёртки с маршрутами и кодами.

Старший механик выкрикнул:

— Прогрев закончен. Борт первый — готов к запуску. Борт второй — через пять минут.

Громов подошёл к одной из машин. Коснулся крепления контейнера с дроном.

— Не подведи, дорогой. Только лети правильно.

Около двух ночи, когда небо над аэродромом стало чернильным, первый Пе-8 начал руление.

Тишину прорезал рокот четырёх моторов. Прожекторы осветили полосу. Один за другим тяжёлые самолёты уходили в ночную тьму — гружённые топливом, людьми, схемами и — главной новинкой этой войны — маленькими, но зоркими разведывательными машинами.

В штабе, стоя у карты, Голованов сказал негромко:

— Теперь фашистам придется несладко.

*****

Внутри кабины слабо светились приборы. Курс — юго-запад, к линии фронта.

На борту четвёртого Пе-8, у второго штурманского места, сидел Громов, застёгнутый в меховой лётный комбинезон. На коленях — планшет с маршрутами, рядом прибор с аварийным переключателем управления дронами.

— Эшелон две тысячи четыреста. Давление стабильное, — доложил штурман.

— Скорость триста двадцать. Входим в коридор тишины, — добавил радист.

Начинался отрезок, где ни один из четырёх экипажей не имел права выходить в эфир. Немецкие перехватчики не дремали.

— Пеленг над Ковелем. Ещё полчаса — и Польша под крылом, — бросил командир.

За окнами темнела равнина. Местами снег, полосы замёрзших рек, обрывки облаков. Иногда мелькали редкие вспышки ПВО далеко на горизонте — возможно, работали по другим самолетам.

Когда пролетали над Люблином, пошла турбулентность. Самолёт затрясло. За стенками скрипнуло крепление. В хвосте кто-то выругался.

— Держимся! — крикнул командир. — Проверка систем.

Громов склонился к технику, следившему за температурой дронов.

— Не перегревает? — спросил он.

— Пока нет, но контакт у второго прыгает.

— На стабилизатор?

— Да. Периодически срывается.

— Переключи на резервную группу.

— Есть!

Тряска утихла, но вскоре началось обледенение. Визоры обмерзали, стрелки температуры падали.

— Включить обогрев! Крылья, винты — всё!

Гул сменился сипением — включилась антиобледенительная система. Через пару минут иней начал осыпаться с фонаря кабины. Но напряжение не отпускало: одна ошибка — и будет уход в штопор.

На высоте шести тысяч стояли, как гвозди. За бортом — минус сорок. Лица у штурманов посерели от холода и усталости, но никто не проронил ни слова.

Наконец — сигнал с третьего борта:

— До цели сто двадцать километров. Начинаем снижение до эшелона пять тысяч восемьсот.

Громов услышал, как оператор на борту пересекает его взгляд.

— Это что, мы почти там, товарищ инженер?

— Это значит — сейчас начнётся самое главное.

В 04:17 — команда: «Открыть люки. Подготовить первый контейнер.»

С лязгом открылись створки в днище. В лицо ударил поток воздуха. Громов проверил подключение к дрону — канал был стабилен. Первый аппарат включился, мотор прошёл прогрев.

— Контакт зелёный. Пуск возможен.

— Сброс, — сказал командир.

Вниз ушёл контейнер, через пять секунд — старт.

— Есть! Летит! — воскликнул радист.

Второй дрон повёл себя капризно. Несколько раз терял сигнал.

— Он крутится, — заметил оператор. — Стабилизатор качает.

— Таймер автозапуска? — спросил Громов.

— Включён. Сброс по резервной схеме.

Контейнер ушёл — молчание. Полминуты не было сигнала. Потом — вспышка на приёмнике.

— Есть! Канал восстановлен. Он в строю.

Третий и четвёртый аппараты пошли чётко, без заминок.

Когда последний дрон исчез в темноте, командир закрыл створки.

— Возврат по южной дуге. Курс сто двадцать пять.

Громов опустился на скамью, отстегнул шлемофон. Главное уже произошло: они запустили машины. В Берлине их не ждали. И не увидели.

Он взглянул на индикатор передачи — зелёный свет мерцал ритмично.

Теперь немецкий тыл был под прицелом.

*****

Путь обратно шёл дугой — южнее зоны основного огня. Самолёты шли на высоте пяти тысяч. В эфире царила глухая тишина. Только иногда потрескивал сигнал с борта — короткие шифрованные импульсы от дронов, ещё находившихся в эфире.

— Остаток горючего — семьсот литров, — сухо отрапортовал штурман. — До основной базы не дотягиваем.

— Уходим на Орловку. Полоса есть, приёмная — готова. Режим посадки — по внешним огням, — подтвердил командир.

В трюме Пе-8 радист проверял синхронизацию приёмников. Громов, нахохлившись в меховом полушубке, вглядывался в сигнальные полосы.

— Первый и третий аппараты на связи. Передают. Сигнал чистый, — сказал оператор. — Четвёртый был, но пропал. Вероятно, сбит.

— Или таймер, — отозвался Громов. — Они выходят из города, значит, можно запускать утилизацию.

На борту Пе-8 дроны не возвращались. Это было и технически, и физически невозможно. Они передавали данные в реальном времени — через радиоканал — прямо в фюзеляж бомбардировщика. Там шла синхронная запись на плёнку. Всё было рассчитано: частота, направление антенн, компенсация по качке.

После выполнения маршрута дроны не падали в Берлине — это было бы слишком простой добычей для немецкого Абвера. Они автоматически уходили на внешний радиус — за пределы городской застройки, в сторону лесных участков южнее города, где были заданы координаты для самоуничтожения. Там включалась аварийная система: плавкое кольцо перегорало, обесточивая цепь управления. Иногда использовался термозаряд с задержкой.