Дроны над Сталинградом

*****

У К А З

Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик

О присвоении звания Героя Социалистического Труда инженеру-конструктору тов. Громову Алексею Андреевичу

За выдающиеся заслуги в разработке, создании и успешном применении на фронтах Великой Отечественной войны нового вида вооружения — специальных беспилотных летательных аппаратов для воздушной разведки и корректировки артиллерийского огня, внесших значительный вклад в разгром немецко-фашистских войск в районе Сталинграда, за проявленные высокую инициативу, техническую изобретательность, самоотверженность и доблестный труд в условиях военного времени,

Президиум Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик постановляет:

Присвоить инженер-конструктору ГРОМОВУ Алексею Андреевичу высокое звание

ГЕРОЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ТРУДА

с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот».

Председатель Президиума Верховного Совета СССР

Михаил Иванович Калинин/

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР

Александр Федорович Горкин

Москва, Кремль

18 февраля 1943 года

*****

Тёплый воздух в лаборатории пах бумагой, маслом и свежей фанерой. Громов стоял у длинного стола, на котором лежали десятки отпечатанных чертежей — аккуратные, на ватмане, размноженные уже не вручную, а типографским методом. У каждого листа был свой номер. У каждого — допуск.

— Это всё ваши схемы, товарищ Громов, — произнёс голос за спиной. — Только теперь они не «ваши», а государственные. Завод № 264, подчинение — Наркомат авиационной промышленности.

Перед ним стоял лысоватый мужчина в халате, в очках на резинке. Представился просто:

— Профессор Чубаров. Ответственный по внедрению. Слыхал про вас. Прямо скажу: скептически сначала отнёсся. Потом, когда плёнки показали — изменил мнение. Теперь будем работать вместе.

Громов кивнул. За стеклом соседнего цеха — уже собирали первый образец. Он узнал детали с полувзгляда: аэродинамическая схема сохранена, корпус усилен, камера теперь штатная — советская, улучшенная. Всё не так, как на войне, но суть осталась прежней.

— Коллектив работает в усиленном темпе. Все же война, — сказал Чубаров. — У нас в бригаде ребята с Ленинградского института, трое из Харькова, один из ЦАГИ. Так что кадрами мы обеспечены. Но вот времени… времени вечно мало.

— На войне и не бывало иначе, — ответил Громов.

Первое совещание провели в тесной комнате с картой и проектором. Погасили свет, пошли кадры съёмок со Сталинградского фронта. В зале сидели инженеры, два представителя НКВД, один из Генштаба — полковник в шинели без петлиц.

Когда экран засветился с изображением ночного сигнала из-под развалин — в зале стало тихо.

— Это без экипажа? — спросил кто-то из заднего ряда.

— Без, — подтвердил Громов. — Управляется с земли. Пеленгатор и оптика работают автономно. Радиус — до 15 км, но можно расширять.

— А если связь заглушат?

— Мы разработали запасную частоту. Переход — через задержку сигнала.

Сомнений больше не было.

— Если он правда так работает, — сказал молодой инженер с охрипшим голосом, — то это... как глаза Бога.

Громов усмехнулся:

— Нет, товарищ. Не Бога. Солдата. Просто солдату дали хорошее зрение.

Испытания провели через три дня — в снежном поле под Подольском. Мороз, ветер, наст. Аппарат — серийный, покрашенный, но ещё без маркировки. Бригада на земле: три связиста, оператор, техник. Громов стоял рядом, напряжённый.

— Готовы? — спросил он.

— Готовы.

Мотор загудел. Аппарат сдёрнулся с рельсов и плавно пошёл в воздух. Секунду — другую — он качался, словно не знал, лететь или нет, а потом уверенно потянулся вверх.

— Держит! — выкрикнул техник. — На высоте! Сигнал чистый.

На экране — поле, лесополоса, потом — муляжи техники, установленные для проверки. Аппарат облетел, сбросил данные. Всё как в Сталинграде. Только — по-настоящему.

Случился сбой — на шестой минуте пропал сигнал. Оператор вспотел, замер.

— Переход на запасную!

Щелчок. Пауза. И снова изображение.

— Он вернулся, — прошептал связист. — Он ушёл и вернулся.

Громов выдохнул и сел прямо в снег.

— Работает, — тихо сказал он.

Вечером он вернулся в лабораторию один. Смены ушли, дежурные отдыхали. За окнами — ночь. За ней — Москва. Далеко — фронт.

Он подошёл к окну. Свет от ламп дрожал на стекле. В небе — ничего. Чисто. Тишина.

Но он знал, что теперь в этом небе уже не только Сталинград. Это небо — Брянска, Харькова, Ленинграда, будущего Курска, и, рано или поздно — Берлина. Везде, где пойдут наши, нужно будет знать, где враг. Где он спрятался. Где он боится.

Он взял с полки ещё не открытый лист — чистый ватман. Повёл по нему карандашом. Черта. Ещё. Контур. Подпись.

Внизу он написал:

Проект № 17. Серия фронтовая. «Гроза».

Он встал. Выключил свет.

Сказал вслух, тихо, почти как про себя:

— Только вперед.

*****

Москва встречала ясным, хрустящим утром. Мороз стоял под двадцать градусов, но солнце било сквозь стекло машины ярко, почти ослепительно. Громов сидел в "эмке", мимо проплывали улицы с сугробами у тротуаров, патрули в полушубках, редкие прохожие.

На Красной площади ни души. Кремль возвышался величаво и спокойно, словно сам снег склонился перед его стенами.

У Спасских ворот машину остановили. Офицер патруля в валенках и тулупе, проверив пропуск, негромко сказал:

— Проезжайте.

Дальше — охраняемый подъезд. Серые шинели и пристальные взгляды.

Внутри Кремля было на удивление просторно. Коридоры — сводчатые, высокие, пахнущие старым деревом и печным углём. По стенам — портреты вождей, лозунги о победе.

Громова провели мимо широкой лестницы, дальше по коридору, к залу Верховного Совета.

Зал был просторным и строгим: высокие окна, зелёное сукно на трибуне, красные знамёна с золотыми кистями вдоль стен. На одной стороне — президиум. В центре стоял стол с государственным гербом. Людей было немного: представители армии, инженерного корпуса, труженики тыла. Все в шинелях, многие с орденами.