Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи

Знал, что с парнями из соседнего села — Дракино — часто происходили стычки. То они приду к ним задирать местных, то, наоборот, сургодьские пойдут в Дракино. Многие после таких встреч в школу или на работу в поле выходили с помятыми разукрашенными лицами. Как говориться, дело молодое. Только здесь совсем другое.

— Ну? Сколько их было?! Трое, четверо? — наседал на сына председатель. — Точно дракинские отделали.

Председатель, не обращая на стоны сына, потрепал щеку

— Пару зубов, кажется, выбили. Чего ещё? Нога? И руку тоже сломали? Сильны, черти, — удивился Кудяков. Ведь, обычно драки оканчивались не так кроваво. Пару синяков поставят, в пыли друг друга поваляюсь, и довольно. — Это они зря. Тут аж на целую уголовку тянет.

Мужчина злорадно потер руки. Ведь, избили его сына, а не какого-то соседского сынка. Такого он никому не собирался прощать. Любому, кто раскроет рот на его кусок, он все зубы самолично выбьет.

— Так, кто это были? Низовские? Только там такие выродки! Как напьются, то им сам черт не брат! Давай, отвечай!

Кудяков уже всё прикинул, как надо сделать. Такое прощать никак нельзя. Нужно примерно наказать, чтобы всё поняли: Его семью даже пальцем тронуть нельзя. Прямо сейчас вызовет фельдшера, чтобы она по всей форме справку выправила. Мол, так и так, Айтугану Наджиповичу Кудякову нанесли тяжкие телесные побои: выбили зубы, сломали руку и ногу, повредили рёбра. И с этой справкой сразу же в милицию звонить.

— Ну?

Сын что-то в ответ прошамкал, но председатель так ничего толком и не разобрал.

— Чего ты там мямлишь? Ничего не понятно. Говори!

И тут болезный выжал такое, что председатель аж рот разинул. Сначала даже подумал, что сыну и голову заодно отбили.

— Это тебя наш дурень так отделал? Что? Не тебя одного? Всю вашу компанию?

Кудяков не знал, что и ответить на это. В самом деле, как поверить в то, что сельский дурачок, вечно с соплями и забитым видом, избил почти десяток парней. А в компании Айтугана, он знал точно, задохликов отродясь не было.

— Он, он, батя, — простонал сын, со страдальческим видом касаясь багровой челюсти. — Он совсем спятил. Дурной, вообще. Глаза дикие, рычит.

— Ладно, хватит скулить, смотреть тошно! Вымахал с версту, а всю рожу в кровь разбили, — махнул на него рукой председатель. — Я разберусь с этим дурнем. Пугану его так, что ссаться в штаны начнёт. А то здоровый больно… Здоровый…

Задумавшись, мужчина отошел к столу. Там уже было все накрыто, как нужно: миска с салмой, ароматная вареная картошка, пересыпанная зеленым лучком, на сковородке мясо молодого петушка, большими ломтями нарезанный хлеб. Председатель любил поесть, да и мог себе позволить.

— Здоровый, значит…

Эта мысль почему-то никак не давала ему покоя. Он снова и снова повторял это слово, словно это имело для него какой-то особый смысл. Похоже, это было важно, но вот только почему?

И в какой-то момент его осенило, отчего мужчина так и замер с ложкой у рта.

— Точно! Раз такой здоровый и горазд кулаками махать, значит, и с винтовкой справится, — широко улыбнулся председатель, откладывая ложку в сторону. — И хорошо бы его оформить за моего…

Резко встал из-за стола и побежал в другую комнату, где у него портфель со всякими документами лежал. Нужно было в бумажках покопаться, хорошенько эту хитрую мыслишку обдумать. Ведь, если все выгорит, то его Айтугану, вообще, ни о чем беспокоиться не нужно.

* * *

Долгий июньский день клонился к закату. Разномастные буренки резво переставляли копытами, оглашали окрестности жадным ревом, торопясь в стойло к вкусной болтушке. За ними спешили овцы, толкаясь и наседая друг на друга. Жалобно блеяли отставшие ягнята, не поспевали за остальными. У домов уже стояли хозяйки, то и дело по-особенному подзывавшие свою скотину. Одни необычным образом цокали, другие выкрикивали ласковые прозвища своих рогатых любимцев, третьи просто грозно махали палкой.

Пастух, как и подобало любому на его месте, шел последним. Правда, кто ни кидал на него взгляд, замечал какую-то странность в местном дурачке. Спроси их, так сразу бы и не ответили. Но, подумав, наверняка бы сказали. Их дурень всегда ходил по-особенному: весь скособочится, голова вперёд наклонена, взгляд какой-то виноватый, испуганный. Бывало кто-нибудь рядом слово громкое скажет или резкий звук раздастся, то он сразу же вздрогнет. Пугается, значит.

А сейчас, значит-ца, всё иначе. Дурачок идёт ровно, плечи расправлены. Смотрит прямо перед собой, а не в землю. Да и взгляд стал другим — чужим, холодным. Посмотришь ему в глаза, и тут же взгляд отведешь.

— Эй, Рава, а чего моя пеструха хромает? — Гульнара, баба страсть, какая сварливая, встала прямо перед ним, руки в бока уперла. Всегда на нем зло срывала. Накричит, и любуется, как паренька трясти начинает. — Опять недоглядел, паскудник? Совсем страх потерял, обнаглел? Мы тебя всём селом кормим, поим, одеваем, а ты, неблагодарный дурень, даже спасибо не скажешь! Дурак, как есть дурак!

Только в этот раз парень даже глазом не повёл. Молча, без единого слова, как зыркнул на неё, та и ойкнула испуганно. Вся обмерла: щеки и лоб покрылись смертельной белизной, язык от страха отнялся, нестерпимо по нужде захотелось. После уже её спрашивают о случившемся, а она слова вымолвить не может, только глазами хлопает и мелко-мелко дышит. Словно не человека, а дикого зверя увидела.

Дурень же дальше пошел. И с каждым шагом странности, связанные с ним, все больше и больше множились. То брехливые псы, что с пеной у рта на всякого лают, перед ним на спину ложились и брюхо для ласки подставляли. То коты с завалинок на него шипеть начинали, как припадочные. Шерсть дыбом, глаза бешенные, когти выпустят, все в лицо норовят броситься. Чувствуют мохнатые разбойники, что здесь что-то не в порядке.

У своего дома даже остановиться не подумал. Дальше пошел, словно и не жил здесь никогда.

— Равиль, сынок, ты куда это? — вдруг окликнула его худенькая женщина в пестром платочке, только что выскочившая из-за калитки. — Давай, домой пошли. Опять забыл, куда идти? Бедненький мой…

А тот вроде и не слышит. Головой по сторонам смотрит и дальше идет. Точно про свой дом забыл. Дурень, он и есть дурень.

— Равиль! Ну, куда ты собрался? Вот же наш дом…

Женщина тяжело вздохнула. Не первый раз уже такое случалось. Все время ее сынок в облаках витает, ничего не слышит, толком не говорит. Когда такое случается, совсем с ним сладу ни какого не бывает.

— Сынок?

Она встала перед ним, осторожно потянув за рукав в сторону дома. Звала не громко, ласково. Старалась не напугать его, а то уж больно он у нее пугливый вырос. Совсем, как маленький зверек себе вел. При чужих больше двух слов никогда не говорил. Вообще, старался на других не смотреть, словно их и не было рядом…

— Пошли, пошли, домой.

Словом, совсем с ним не просто. А ничего не поделаешь. Ведь, одна с ним мыкается. Пока был жив муж еще ничего было. Он в колхозе работал с утра и до ночи, она с ребенком сидела. Потом же совсем тяжко стало. Маленького Равиля без присмотра не оставить, а с ним много не наработаешь. Оттого она и мыкалась на временных, да подручных работах.