Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи

В самой дальней комнате, имевшей отдельный выход во двор, на кровати зашевелилось одеяло. Пронесся тяжелый вздох и спящий открыл глаза.

— Пся крев… Душно-то как, — здоровенная волосатая рука схватила край одеяла и швырнула его на пол. — Никакой мочи нет.

Гнат не знал, что его разбудило. Может дело в духоте, может в спертом воздухе.

— Как перед грозой.

Почему-то было тревожно. В воздухе разливалось гнетущее ощущение, от которого сдавливало грудь, заставляло сердце биться, словно сумасшедшее. Того и гляди выскочит. Пятерней схватился за грудину и начал судорожно растирать.

— Дева Мария… Что еще за напасть такая?

Сердце и не думало успокаиваться. Наоборот, гнетущее чувство становилось лишь сильнее, медленно и неуклонно двигаясь к панике.

— Пся крев, — снова выругался он, потянувшись рукой под подушку к припрятанному маузеру. С такой-то дурой надежней, вернее, да и страху меньше. — Теперь и не уснуть… Вставай, старина Гжегош, все равно сна ни в одном глазу. Лучше эту курву проведать, да душу отвести. Тогда и сон снова придет…

Гнатом он был для местной русни, признавшей в нем бывшего кержака-сидельца. Сам же никогда не забывал свое настоящее имя — Гжегош Вишневский, и, главное, происхождение. Ведь, род Вишневецких дал Польше много славных сынов и дочерей, веками заседавших в Сейме и составлявших ближнюю свиту польских королей и королев. Сотни шляхтичей его рода с честью рубили жидов и москалей во всех войнах, что вело королевство. На землях Вишневских всегда было в достатке и виселиц для неразумных холопов с восточных земель, и плах с палачами для непокорного казацкого племени. Только быльем да ковылем все это поросло: поместье Вишневских разрушено большевиками, семью разбросало по белому свету. И ему сполна досталось — сначала немецкий плен, потом разведшкола абвера, и вот он в ненавистной Москальщине.

— Сейчас посмотрим какое у тебя нутро…

Потянулся к сапогам, как воздух прорезал жуткий вопль. Совсем рядом, как резанная, верещала женщина.

— А-а-а-а-а! Убивають! А-а-а-а!

Сразу же за деревянной стенкой хлопнул выстрел, следом еще один.

— А-а-а-а-а! — уже кричали с подвываниями, захлебываясь от страха. — А-а-а-а!

В стенку что-то с такой силой ударило, что доски-двухдюймовки хрустнули, как спички. Снова кто-то стрельнул, звонко разбилось стекло.

Гнат по-звериному распластался на полу, выставив перед собой маузер. Медленно, шажок за шажком, начал отползать к запасной двери. До нее рукой подать, а от туда можно прямо через двор к старым складам махнуть. Там у него была нычка с новыми документами, одеждой и деньгами, о которых никто из его людей и не знал. Только бы добраться.

— Обложили… Пся крев, — скрипел он зубами от злости. — Какая-то сука в НКВД стукнула… Найду, ливер выну…

Сапогами нащупал дверь. Осталось ее приоткрыть и тихо шмыгнуть наружу, пока госбезопасность до него не добралась.

— Хер вы меня поймаете, — ухмыльнулся Гнат, толкая дверь.

Но дверь стала колом, ни на миллиметр не сдвинувшись. Не сводя глаз с темноты перед собой, он сапогом нажал сильнее. Дерево скрипело, но держалось на месте.

— Что еще за блядство, — развернулся бочком, пытаясь свободной рукой нащупать щеколду. — Вот же она…

Пальцы, наконец, коснулись холодного металла. Осталось только сдвинуть рукоять вправо, и дверь откроется.

— Хер ва…

И тут в ладонь с хрустом вошел нож, пригвождая ее к двери.

— Б…ь! — взвыл Гнат, клацая зубами от боли. — Сука!

Рука с маузером рванула было вперед, но и в нее воткнулся нож. Как куренка его пришпилили к полу и двери, ни вперед, ни назад не двинуться.

— Я тебя, курва, кончу! — зарычал Гнат, извиваясь всем телом. — Только свистну, мои люди тебя на ремни порежут!

Дернулся, и замер, едва дыша. Ощутил укол в горло. Кто-то медленно давил кончиком ножа, постепенно усиливая нажим.

— Стой, б…ь! Стой, говорю, — захрипел он. В горле пересохло, и слова выходили с трудом, словно стали неподъемными. — Меня нельзя убивать. Б…ь, убери, говорю, нож!

Гнат понял, что сейчас его убьют. Жуткое ощущение, от которого тело становилось ватным, а голова чугунной.

— Слушай меня! Меня, говорю, слушай! Хочешь новое звание, орден? Все будет, все дадут! — он едва не захлебывался, стараясь говорить, не переставая. — Только не убивай меня, дай сказать. Что ты молчишь?! Я знаю про… покушение на Сталина…

Глава 30 Из ладьи в ферьзя или короля?

Москва, Кремль

* * *

Сталин никак не мог прикурить трубку. Недовольно сопя, снова и снова чиркал спичкой. От слишком резких и сильных движений та в очередной раз ломалась и сразу летела к остальным — целой куче до этого поломанных спичек. Всегда так получалось, когда волновался.

— Шегеци пирше! — у него вырвалось грязное грузинское ругательство, что было очередным доказательством его сильного расстройства. — Это похоже на издевательство… На этом чертовом сержанте что свет клином сошелся?!

Причиной новой вспышки гнева у хозяина кабинета была та странная история с сержантом Биктяковым, который будто бы в одиночку уничтожил самого командующего второй танковой группой Германии генерала Гудериана. Сталин еще несколько дней назад дал указание разобраться в этом деле и доложить ему во всех подробностях, но вышли все сроки, а ясности, по-прежнему, не было. Сержант, словно сквозь землю провалился. Вдобавок, неугомонный посол Великобритании уже третий день оббивает пороги кабинета с просьбой его принять и рассказать о подвиге. А рассказывать-то, получается нечего! И предъявить тоже нечего!

— Что я этому буржую расскажу? — раздраженно бормотал, уже забыв о трубке. — Про эти писульки про сержанта, что прислали с особого отдела фронта? Бред какой-то…

В самом деле, как можно зарубежному послу рассказывать о тех невероятных вещах, что подробно излагались в донесениях с мест. Если все тщательно «сложить», что говорилось о действиях сержанта Биктякова, то получался не рапорт о боевом пути бойца Красной Армии, а настоящее сказание о похождении могучего богатыря!

— … Что это такое? Шестьдесят девять «языков» принесенных из-за линии фронта лично и двести семнадцать в составе группы! В числе пленных восемьдесят четыре офицера — семь полковников, двенадцать майоров, двадцать семь капитанов! — Сталин тряс перед собой небольшим листком, только что взятым со стола. — И все это за неполный месяц! Да, у нас некоторые дивизии таким похвастаться не могут! Мне об этом рассказывать?!

Схватил другой лист, густо покрытый печатным текстом и многочисленными подчеркиваниями.

— Или может про пущенные под откос эшелоны, подорванные склады…

В документе, действительно, был напечатан длинный список объектов, уничтожение которых особым отделом фронта приписывалось именно сержанту Биктякову и его разведывательной группе. От многочисленных и разнообразных наименований голова кругом шла — продовольственный склад четырнадцатого пехотного корпуса, площадки для хранения боеприпасов и горючего двадцать первой танковой дивизии, три полевых аэродрома девятой специальной эскадры. Отдельным списком шли танки, бронеавтомобили, грузовики. И это все подтвержденные, а не взятые с потолка, цели.

— Как все это пропустили? Почему никто не обратил внимание на такое?

Конечно же, у него были ответы на эти вопросы. Всему виной были ужасная неразбериха и бардак первых месяцев войны, когда не то что документы, люди пропадали целыми подразделениями. Из-за опасения попадания к противнику уничтожались архивы рот, батальонов и полков. Отчасти и поэтому в дивизии, где служил сержант Биктяков, так долго не обращали внимания на эти странности.

— Бардак… Разгильдяйство…

Он уже дал указание во всем тщательно разобраться и наказать виновных по всей строгости закона военного времени. Но что ему делать сейчас? Больше мариновать посла Великобритании в приемной было нельзя. Представитель союзников, ведь.