Другая жизнь. Назад в СССР-2

Дома была мама. Она встретила меня в дверях с зарёванными глазами.

— И что опять? — спросил я.

— Ты уезжаешь?

— Ну? — удивился я. — И что?

— Как, что? Это же Япония!

— И что?

— Капстрана… Там самураи.

— Хм! Самураи перешли границу у реки и сгинули в степях Хингана.

— Хинган — это горный хребет, — всполошилась мама. — Сотри не ляпни там.

— Хе-хе! Ну, в горах Хингана сгинули, — рассмеялся я. — Они все сделали себе харакири. Читала же книжку, э-э-э, как ей… Про лётчиков самураев…

Я то хорошо помнил эту книжку, но давал матери переключить мозг от переживаний к поиску информации.

— Да, не важно, — махнул я рукой. — Не там самураев, мама. Японцы смирные и тихие. Я на них насмотрелся этим летом. Это в фильмах и комиксах они суровые и жестокие, а на самом деле, никого скромнее японцев я не видел. У них не принято даже подходить друг к другу и о чём-то спрашивать. Не то, что к приезжему иностранцу.

— В своём японском попрактикуешься, — вдруг вспомнила и просветлела мама. — Всё-таки, как ой ты у меня молодец. И английский освоил, и, теперь, японский учишь. И всё сам, всё сам…

— Аки пчела, — продолжил я, улыбаясь. — Сказали собираться в дорогу. Много не клади в сумку: пару рубашек, пару трусов, пару носков. Если, что — постираю. В джинсовых делах поеду. Самая удобная для самолёта одежда.

— Так куратор посоветовал, — предварил я мамин протест.

— А костюмы выбрали? Он сказал, что нарядят, как жениха.

— Нарядили. В Салоне для новобрачных полностью одели. Даже куртку зимнюю на гагачьем пуху. Лёгкую, но тёплую.

— А где она? Как же ты поедешь?

— Машина завтра приедет, за моими картинами, куртку привезут. Остальные вещи погрузят, когда в аэропорт поедем. Чтобы не таскать туда-сюда.

— Ну, правильно… Но хотелось бы на тебя посмотреть в обновках. Может, брюки подшить надо?

— Всё подошьют в салоне. Измерили, примерили, подобрали, обогрели, обобрали… Есть, что поесть?

— Борщ перекипятила. Будешь?

— Конечно буду! С фасолью! Мой любимый!

— Я сметаны у нас в столовой купила. Густая-прегустая…

— Отлично. Поем и мне дорисовать картинки надо.

— Свои комиксы?

— Ага…

* * *

Сказать, что меня удивил самолёт, на котором мы летели до Хабаровска, это значит не сказать ничего. Оказалось, что мы летели на фоторазведчике, то есть на самолёте воздушного наблюдения и аэрофотосъёмки. В нём имелся не только кондиционер, но и кухня, туалет, душевая кабина и места для отдыха экипажа, где мы с сопровождавшим меня Владимиром Павловичем, собственно, и расположились.

Никуда дальше комнаты отдыха и туалета я не ходил, и ничего из шпионского оборудования не видел и был этому рад. Однако Владимир Павлович словоохотливо поведал мне, чем занимаются такие самолёты. Оказалось, что Ан-30 активно используются для аэрофотосъёмки местности при составлении и обновлении географических карт, а также работают по заявкам, в интересах различных ведомств.

Тут Владимир Павлович значительно поднял указательный палец вверх и выпятил нижнюю губу, словно он сам был к этому причастен.

Мой сопровождающий был сух и подобран, как физически, так и ментально. Оказывается, он работал в картинной галерее, и если когда-то и служил в КГБ, то очень давно. Выглядел Владимир Павлович лет на семьдесят, столько ему и оказалось. Он долго уважительно «расшаркивался» передо мной, тряся мою руку и утверждая, что «очень-очень рад знакомству с таким одарённым молодым человеком».

Но больше Владимир Павлович ко мне не приставал, ни с вопросами, ни просто с разговорами. И это больше всего выдавало его, как «бывшего». Все знакомые мне старики, не удержались бы от рассказов о своей молодости.

«Бомнг — 727» прилетел в Ниигата заполночь, но нас ждал посольский представительский «Ниссан Седрик» в который мы погрузили мои «шедевры», погрузились сами и «понеслись» с северо-запада на юго-восток со скоростью аж сто километров в час, а иногда и меньше. И поэтому к окрестностям Токио мы подъехали только через пять часов. утомительной езды по очень ровным японским дорогам. Но до этого…

Атташе по культуре как и мы не имел желания говорить, а имел желание спать. От него жутко несло перегаром и я то и дело открывал окно «своей» двери, чтобы глотнуть кислорода, а водитель то и дело его закрывал, пользуясь своей кнопкой от моего стекла. В конце концов он просто заблокировал окно, чтобы я не «баловался», как он сказал.

— Да, какое тут баловство? Тут дышать нечем от перегара, — возмутился я. — Я уже пьяный. Мне вредно, я ребёнок и алкоголь ещё не употребляю! Как вы-то не боитесь полиции?

Водитель хмыкнул, а я вспомнил про советские флажки на капоте и дипломатические номера.

— Дайте мне хотя бы маленькую щёлочку для свежего воздуха! — взмолился я.

— Продует, — буркнул водитель.

— Работа у меня такая, мальчик, — со вздохом «пожаловался» работник посольства. — Я атташе по культуре. И выехал за вами после рабочего банкета. Так что, не один ты страдаешь. Открой ему окно, Слава.

— Мне в затылок задувает.

— Пусть пересядут. Пусть мне задувает. Может полегчает?

Машина остановилась и мы с Владимиром Павловичем пересели. Когда я приоткрыл окно, атташе аж застонал от удовольствия.

— Я сам хотел это сделать, да опасался, что твоего сопровождающего продует. А сейчас хорошо.

Мне не хотелось развивать эту тему, так как я чувствовал себя неловко после своего неуместного выпада, да и вообще не хотелось ни о чём говорить, и я просто уснул. Мягкое кожаное сиденье, новые амортизаторы и ровная, как стекло, дорога, укачивали и мне удалось хорошо выспаться.

Проснувшись от яркого света рекламных огней, я, глянув на часы, спросил:

— Токио?

— Токио, — отозвался водитель.

Атташе спал беспробудным сном, откинувши кресло едва ли не на ноги Владимиру Павловичу, который тоже спал, но не так спокойно, как сотрудник посольства, а время от времени открывая один глаз и ворочаясь с боку на бок, с трудом проворачиваясь под упавшем на него «роялем».

— А вот и гостиница, — вдруг сказал водитель и толкнул в бок пассажира переднего сиденья. — Роман Филипыч, просыпайся, приехали.