Другая жизнь. Назад в СССР

— Понятно… Идея со стендом интересная, но не своевременная. Учебный год-то заканчивается. Директор не разрешит. Им — учителям — как бы до конца этого года дожить с теми заморочками, что уже есть. А вот на следующий год — это будет самое то. Каждый год нужно что-то новое выдумывать. А это — хорошая идея.

— Согласен. Поэтому до конца этого года можно сделать один информационный стенд про колонизацию Африки. Я сам нарисую. Оттрафаречу и всё. Мне бы только стенд два на полтора и краску.

— Там же писать надо будет, а у тебя, помнится, со шрифтом не задавалось.

Случалось такое в моей истории, когда я загубил уже нарисованную стенную газету, взявшись написать заголовок. Вот ору было!

— Это серьёзная наука — буквы писать, — сказал Валерка. — Не каждый художник может. Я, например, не могу.

— Набил руку. Вот смотри.

И я тут же написал чертёжным шрифтом начало алфавита до буквы «д», «видя» перед собой чертёжную сетку с размером ячеек один и четыре десятых миллиметра. Как когда-то учился «предок» на начертательной геометрии. Большие буквы получились размером в четырнадцать клеток, а маленькие десять.

— Обалдеть, — только и выговорил комсорг. — Если бы сам не видел, не поверил, что такое возможно. Мы чтобы на стенде написать Ленинскую цитату, расчерчивали простым карандашом. Но красками будет сложнее.

— Я не буду красками. У меня есть специальный фломастер. Дядя маме привёз из Японии.

Валерка недоверчиво посмотрел на меня.

— И ты его испортишь на это? — удивился он.

— Почему нет? — удивился я.

— Ну, не знаю…

Валерка скривился и я понял, что он бы такой фломастер ни за что бы не принёс в школу.

— Он ей не нужен и через некоторое время высохнет. Она им стеклянные минзурки подписывала, когда в ТИНРО работала.

— Понятно. Хорошо. Поговорю с директором. Про весь твой проект говорить не стану. А ты мне вот что скажи… Э-э-э… У нас конкурс школьных стенных газет посвящённых Дню Победы «9 мая». Может подключишься?

— Каким образом?

— Ну… Нарисуешь там что-нибудь…

— Стенная газета? Там же Татьяна Васильева командует. Она никого не подпустит к газете и на пушечный выстрел. Она и Андрей Тиханов. Он там и рисует.

— Ну, свою газету нарисуй! У них всё равно получится, как открытка праздничная: цветочки, танк, подводная лодка обязательная.

— Да ты что?! — удивлённо возмутился я. — Андрюха — друг. Как он нарисует так и будет. Ему я дорогу переходить не стану.

— А я бы тебе стенд отдал, — усмехнулся Валерка. — У меня есть в загашнике. И краска есть разная. Мы бы и директору ничего бы не говорили. Сделали бы и повесили.

— Хм! Ты подкупаешь, что ли меня, комсорг? — спросил я усмехаясь.

— Ну, почему, подкупаю, — покраснел он.

Валерка был сильно похож на свою мать — математичку Людмилу Давыдовну.

— Хорошо, я подумаю. Но сначала поговорю с Андрюхой. Может ему это газета и «не упала совсем». Как и Татьяне. Они, я знаю, уже к экзаменам готовятся. Да, кстати… Передай Людмиле Давыдовне…

И я достал из другой специальной папки для рисунков портрет.

— Ух, ты! — вырвалось у него. — Это же она! Вот это ты… У меня так никогда не получалось. И снова точками. Да ещё и с цветом. А я думаю, как живая… А оно — вот что… Какой объём! Ну, Мишка! Ну, молодец! У неё же день рождения скоро… Как фотография! Обалдеть!

Валерка почему-то пожал мне руку.

— Молодец!

— Ладно, пошёл я.

Меня почему-то смутило то, как Валерка отреагировал на мой рисунок. Чего в нём такого особенного? Ну, похожа… Ну и что?

Людмила Фёдоровна у меня получилась такая, как она смотрела на меня в первый день её выхода на работу после моей комы. В её взгляде и полуулыбке так и читалось: «Лучше не начинай!»

* * *

Андрюхе Тиханову школьная стенная газета «и на*ер не упала», как сам Андрюха мне и сказал. Он с радостью «делегировал» мне свои функции и передал меня Татьяне Васильевой. Но та сказала, что без Тиханова она стенной газетой заниматься не будет, сообщала об этом комсоргу, директору и завучу. Те всполошились и прибежали к комсоргу. Тот показал им мои рисунки, в том числе и портрет математички. Меня вызвали к учительскую, где я выложил все, нарисованные мной портреты учителей и директора и обещал предъявить эскиз газеты не позднее двадцать пятого апреля. То есть, через неделю. Я предоставил эскиз, а ещё через неделю саму газету.

На ней точками были нарисованы: в правом нижнем углу наши воины у стен Рейхстага, в левом верхнем углу наши воины, водружающие знамя победы, в левом нижнем углу стреляющие фашистские танки, двигающиеся вправо, и самолёты, бросающие бомбы. В правом верхнем углу наши танки, самолёты и командир, с пистолетом, поднимающим бойцов в атаку, и двигающиеся к знамени победы.

Всё было нарисовано чёрной тушью, кроме красного знамени, чуть увеличенному мной и развевающемуся над рейх канцелярией. Точек было больше чем звёздна ночном небосводе. Чёрных звёзд… Когда отец увидел моё творение, он прослезился и молча пожал мне руку. Мама, не, стесняясь, рыдала в голос. Газета выглядела строгой и объемной, как барельеф на монументе.

Рисунки перетекали друг в друга, и казалось, что победа родилась из правого верхнего угла. По центру красными буквами был написаны стихи Михаила Ножкина «Последний бой», первый куплет и припев его знаменитой по фильму «Освобождение» песни.

В школе газету приняли хорошо и вывесили её сразу после первомайского праздника. Третьего мая мы пришли в школу, а четвёртого в среду газета уже висела. Наверное, вечером повесили. Газету прозвали «Чёрный квадрат Шелеста» по аналогии с известным квадратом «Малевича». Недовольна была только наша классная руководительница, ведь и наш класс участвовал в школьном конкурсе. И если бы я «болел за класс, то я бы…» И так далее…

Бесстыдство этого человека меня с одной стороны поражало, а с другой стороны, «Предок» меня убедил, что уважать и любить нас было сложно, ведь мы были такими придурками. Особенно — пацаны. Позже мне кто-то сказал, что в «а» класс в СССР сводили не самых лучших, как я считал, а наоборот. Вот и у нас был такой «сброд», что мы так и не смогли сдружиться даже к концу школы. Мы, почему-то, не любили друг друга. А другие классы даже и после школы собирались вместе.

Как известно, коллектив в своём психологическом развитии не поднимается до самого лучшего его представителя, а опускается до уровня самого ущербного. Так и у нас случилось, наверное. Слишком много в нашем коллективе было асоциальных типов. Это до меня дошло уже в зрелости, на каком-то школьном «вечере встречи», куда из нашего класса пришло, кроме меня, всего два человека мужского пола. Многих к тому времени уже и в живых-то не было, а остальные догорали в наркотическом или алкогольном бреду. Это, между прочем, рассказал мне мой «предок».

Но это касалось тех, кто не перешёл в девятый класс. Сейчас нас — пацанов — осталось всего восемь и никто точно не был придурком. Правда, иногда, как с цепи срывались и дурковали, как и раньше, особенно, почему-то на физкультуре, хе-хе… Пубертатный период — однако. Переходный возраст… Гон…

* * *

Газета на стенде даже мне понравилась, хотя я уже привык к тому, что у меня стало получаться ТАК рисовать. Дело в том, что раньше, когда я садился рисовать, я толком не знал, что у меня получится, хотя и старался. Теперь же мне было точно известно, что получится так, как я вижу. Фактически моя рука ставила точку туда куда было нужно, ведь объём получался от количества точек. Где их было больше на единице поверхности, там становилось темнее, а где меньше — светлее. Это было проще, чем штриховка, при которой требовалось соблюдать и направление линий, с чем у меня всегда были проблемы.