Другая жизнь. Назад в СССР

Как сказала мне завуч, следователь попросила оперативного работника предварительно опросить меня, чтобы потом всё быстренько перенести в протокол. И у опера действительно имелся документ под названием «отдельное поручение», выписанное следователем по уголовному делу такому-то. Приехавший опер сказал мне, что опрос это не допрос и я могу отказаться от опроса в любой момент, но лучше этого не делать, так как допрос — процесс медленный, скрупулёзный и волнительный, как для потерпевшего, так и для его взрослых представителей. И к нему нужно привыкать постепенно. Чем мы, говорит, сейчас и займёмся.

И я, дурак, повёлся на эти оперские штучки. И меня спасло то, что милиционер проговорился, что у Людмилы Давыдовны тоже повреждения средней тяжести, поэтому, де она не ходит в школу. И вот тут меня словно током ударило. Я вспомнил про слова директрисы, о том, что за мои телесные повреждения кто-то должен ответить.

— А за её телесные повреждения кто ответит? Не я ли? — вдруг подумалось мне.

А опер крутил меня вокруг моего приёма с падением, когда я, но, слава всем Богам, я как-то сразу с ним не очень откровенничал. Именно поэтому больше приходилось говорить ему и он ляпнул лишнего.

— Так что там за приём ты применил против Людмилы Давыдовны, спросил он, и я вдруг понял, что наш разговор записывается.

Дело то проходило в кабинете директора, и следователь сидел за её столом. А что лежало в столе?

— Какой приём?

— Ты ведь рассказывал директору, что захватил Людмилу Фёдоровну за руки и крутанул вокруг тела. От этого она и упала не на парту, а на пол.

— Ха-ха, — мысленно рассмеялся я, а вслух произнёс. — Во-первых, ничего подобного я никому не говорил, во-вторых, — Людмила Давыдовна упала не на пол, а на меня. В третьих, я просто пытался её удержать от падения на парту, потому, что она летела головой прямо в угол стола.

— Ты успел это заметить? — с ехидной улыбочкой спросил меня милиционер.

— Да. Я смотрел прямо на стол и траектория полёта Людмилы Давыдовны мне была ясна. Это она, пролетая мимо, схватилась за мою правую руку и потянула меня за собой и как-то так получилось, что я оказался под Людмилой Давыдовной.

Поняв, что меня играют в тёмную, я послал джентльменство в задницу. Чего это я решил выгораживать кого-то? И чего выдумывать? Кто там кого спасал? Всё неслось, как в сумасшедшей карусели. Да, я пытался её перехватить, но ведь она первая схватила меня за руку, пролетая мимо. Она хотела задержатся за директрису, но промазала и схватила меня. А закрутило меня от того, что она, как утопающий, схватилась за мою левую руку правой и потянула. Вот я и ударился головой вместо неё.

Про то, что учительница потянула меня за руку, я говорить оперу не стал.

Милиционер попытался провести следственный эксперимент, но я категорически отказался, сказав, что рисковать снова упасть и стать дураком у меня желания нет.

— Ну… Дураком можно стать и просто получив по голое, — скривив в ухмылке губы, сказал милиционер.

— Ничего себе заявка, — сказал мой «внутренний голос». — А ведь это угроза. Что тут творится в этой школе? Я же помню и директора, и Людмилу Давыдовну… Это же были милые люди. Даже Рагиня была не особо злобной.

— Её Женька Дряхлов довёл до белого каления. Да и всех довёл до РОНО. Тут такая проверка была… Сначала из Райкома партии, потом в райкоме партии. Там сняли кого-то. Рагиню чуть не уволили.

— Из-за Женьки сняли? — удивился «внутренний голос».

— Говорили, что да. Кажется, Попова Виктора брата и какого-то секретаря. А меня они, наверное, из-за Женьки и не любят. Дружили мы с ним.

— Так прошло три года! — мысленно воскликнул «внутренний голос».

— Прошло. И было всё хорошо, пока не появился ты, а я не попал головой в угол парты и не впал в кому. Ты появился и всё пошло не так. Я сильно изменился с тобой внутри. Ты же помнишь, как отреагировали ученики на мои поступки. Да я прежний вряд ли бы попытался удержать Людмилу Давыдовну. Падала бы она и падала…

— Ты жалеешь, что я в тебе? — спросил обиженно «предок».

— Ты обижаешься? А говорил, что у тебя нет эмоций.

— Это ты перекладываешь в своей голове мои слова на эмоции. И это даже и не слова вовсе, а мысли, а ты интерпретируешь их как слова. Тебе так привычнее. Эта наша «беседа» промелькнула, как вспышка света. Её даже милиционер не заметил. Который, кстати, сейчас тебя спросит. Видишь, как напрягся и покраснел.

— Ты не боишься, что тебя старшеклассники накажут? Я слышал. Что у тебя в школе много недоброжелателей. Тебе нужно дружить с милицией. Я могу с ними поговорить. Только ты мне всю правду расскажи.

— Да, какая же вам правда нужна, товарищ милиционер?

— Ну как какая? Ты ещё вчера говорил директору, что провел приём, накрутив математичку, ой, Людмилу Давыдовну на себя. И обещал показать это на следственном эксперименте. Сегодня ты утверждаешь, что ничего этого не говорил и следственный эксперимент проводить не хочешь.

— Так, э-э-э, у нас следственные действия, или опрос?

— А что ты понимаешь в следственных действиях?

— Ничего не понимаю. Вы сами сказали, что это разные вещи. И на ваши вопросы я могу отвечать, а могу и не отвечать. А допрос — это совсем другое.

— Ты про ваших хулиганов понял? Не хочешь под мою зщиту?

— Ну, защищать вы меня так и так должны и если что-то знаете о готовящемся преступлении, или даже правонарушении, обязаны оное пресечь.

Милиционер выпучил глаза.

— Оное? Пресечь?

Он посмотрел на директрису. Та развела руки и промолчала.

— Да-а-а… Ну ты и фру-у-у-кт…

Я посмотрел на опера и промолчал, помня про запись беседы.

— Всё перевернул! То одно говорил, сейчас — другое… о твоим словам выходит, что это Людмила Давыдовна виновата, что ты головой ударился? Потянула на его… Вчера сочувствовал… Теперь обвиняешь…

— А не надо «лепить горбатого», гражданин милиционер, — вырвалось у меня. — Вы-то зачем сову на глобус натягиваете?

— Кого? Куда? — нахмурился, пытаясь понять, что я сказал, милиционер.

Был он молод, вихраст, но коротко стрижен. Одет он был в серенький невзрачный костюмчик и форменные ботинки фабрики «Скороход». Хорошо выглаженная рубашка невнятного цвета красно-синела клеткой. Брюки тоже удивляли наглаженностью. Это я заметил, когда он встречал меня в дверях директорского кабинета.

— Аккуратный милиционер, — отметил тогда я про себя.

Он поначалу на меня произвёл благоприятное впечатление. Сейчас, по мере общения, его наряд и улыбающееся лицо мне нравиться переставали. Как, впрочем, вероятно, и я ему.

— Ты что несёшь? Какого горбатого? Какую сову? Ты как себя ведёшь с представителем закона?

— А как я себя веду с представителем закона, который пытается вынудить меня себя оговорить, применяя, между прочим, методы психологического воздействия на несовершеннолетнего.