Дубль два

Время определить не удалось. Судя по тому, что ни дорог, ни тропинок, ни домов нигде в округе не было — давно. Деревья и мох выглядели почти так же, как и привычные мне, а не хвощи-папоротники. Значит, не настолько давно. Я, будто утром, в амбаре, пропал и вновь появился в новом месте и времени, одновременно сжавшись до точки и распахнувшись до целой вселенной. С такими упражнениями точно прямая дорога в дурку. Странно, при изгнании из Павлика чёрного паразита таких панических эмоций не возникало, всё шло, как будто так и было задумано: привычно, понятно и правильно.

Это было похоже на снимок с орбиты. Только какой-то странный, движущийся. Я видел, как подо мной росли и сводились леса, меняли русла реки, прокладывались какие-то тропки. Судя по масштабу — там, внизу, на таких тропках могли разъехаться две, а то и три телеги. А потом внимание приковала к себе одна речка. Одна из множества в этих краях. Но не имевшая с ними ничего общего.

На берегу карстового озера рос Ясень. Древнее дерево пережило ледники, как и многие его сородичи. И не пережило чёрной «прививки», как почти все они. Кто и зачем забрался в эти глухие места, чтобы подчинить огромного великана с резными листьями — я не знал. Но орбитальный снимок подробно показал, что случилось потом.

Ясень горел долго. Я не мог определить по этим картинкам, сколько точно, но, судя по тому, что дым подземного кострища поднимался и из-под снега — несколько месяцев. Привычка карать непокорённую волю огнём и железом не была стара, как мир. Помоложе, и значительно. Как мир, населённый двуногими, что почему-то решили считать себя разумными.

А из провала, оставшегося на месте огромного пня, из дыры, что уходила, кажется, к самому сердцу Земли, потекла вода. Чёрная, как нефть. И на берегах её, там, где она прорезала-прогрызала себе путь, переставали расти деревья и травы. Сама земля меняла цвет, как в тревожных моментах старых фильмов, когда картинку на экране сменял негатив. Белая земля — это как холодный огонь, сухая вода. То, чего не должно быть в природе. То, что противоречит ей самой. Но река текла, пробивая путь, дальше и дальше. Народы и племена, что расселялись вдоль её берегов, брали из неё воду, готовили пищу и кормили ей детей, становились другими.

Ниже по течению, где река образовывала первые разливы, поселилось племя, за краткое время вырезавшее всех соседей на два дня конского скока во все стороны. Бледные, широконосые, черноглазые — никто не ведал, ни откуда они пришли, ни за что так Боги наказали этот край. Вокруг заводей чёрной реки появились первые жертвенные камни. Костры горели днём и ночью, и их смрадный дым стелился над водой. Потому что жгли не только деревья. Городок, основанный там, назвали «Верный слуга Тьмы», если переводить примерно.

Дальше вода чуть светлела, была прозрачнее. Но населявшим берега светловолосым и сероглазым легче от этого не было. Лодки, что начали сновать вверх-вниз от Тёмного городка, разносили чёрную заразу, будто моровое поветрие. Мужья уводили жён, детей и стариков глубже в леса, дальше от воды, под защиту вековых деревьев. Которые искали и находили карательные отряды, летавшие на чёрных лодках. И начинало твориться страшное. Жестокость, необъяснимая, не имеющая ни причин, ни примеров, погрузила всю округу в липкий панический ужас. А реку стали звать «Нежить». И звали так много веков.

Возле устья, где чёрная река сливалась с Десной, после построили что-то вроде последнего заслона, форпоста на пути нечисти. На месте давно срубленной сосны, что была едва ли не двадцати шагов в поперечнике, возвели городок. Чтобы бороться с врагом словом и делом. Жаль, что и в делах, и в словах враг был гораздо опытнее и успешнее. И со временем заслон-крепость превратился в монастырь, где иноки и старцы боролись со Злом и Тьмой постом и молитвой. Вера — великая вещь. С ней, как выяснилось, можно было противостоять врагу и с таким сомнительным арсеналом.

Легенду про то, что реку назвали в честь снежно-белого песка, что устилал пляжи-берега, на которых по-прежнему неохотно росли трава и деревья, придумали монахи. Старое название, как и его правдивое объяснение, забылись. Век людской короток, а память и того короче. Старцы и иноки продолжали свою вечную, как они думали, борьбу с Врагом человеческим. Который принимал разные формы. Сто лет назад, совсем недавно, запрудив чёрную реку, здесь построили ГРЭС. Образовав прямо под боком монастыря огромное рукотворное озеро, вода в которое попадала из того самого проклятого родника, что забил когда-то из могилы великого Ясеня. Протекая многие километры меж берегов, залитых кровью настолько, что и представить себе невозможно. Но кровь, даром что не водица, и дырочку найдёт, и не сдержишь ничем. Только вот, как лишь недавно стали догадываться сперва писатели-фантасты, а вслед за ними и физики, могла та вода нести не только листья палые осенью и льдины по весне. Несла она древнюю память, напоённую злом и болью, с тех времён, когда железо и огонь только начинали свой чёрный хоровод по Земле. И название «Белые берега» на самом краю этого озера смотрелось насмешкой. Жестокой и злой.

Иноки и старцы часто пополнялись из пришлых. Среди них встречались и Странники, и Мастера. Только Хранителей не было — у тех была своя вера в своих Богов, у чьих ног они жили, чью память хранили и несли сквозь века. Даже коснувшиеся Деревьев Мастера жили в обители. Даже те, кого сила и воля Дерева вернула к жизни, отогнав злую хворобу. Ум человеческий всему найдёт оправдание и объяснение — только время дай. Так и Михалыч, что был ныне старцем Варфоломеем, в Осиновых Двориках бывал дважды. Знавал тамошнего лесника, Сергея, ещё тогда, когда тот был Сергием, а сам будущий Мастер — Лёшкой-взводным. В первый раз — когда осенью сорок первого года Хранитель сам притащил его на плечах, единственного, кто выжил под теми траками гусениц и подошвами сапог, подбитых гвоздиками, что месили и утюжили родную землю в ту пору. Отпарил в баньке, вылечил при помощи старой Осины, откормил — да и отпустил. Странником молодой красноармеец становиться не захотел — бить фашиста тогда было нужнее Родине. Второй раз Лёшка вернулся в эти места в шестидесятых годах, после полёта Гагарина, сорокалетним мужиком. Старой развалиной, трясущейся, заикающейся и почти полностью слепой. Контузии и ранения фронтовика, дошедшего до Рейхстага в звании майора, уверенно вели его в могилу. Он же пришёл к Хранителю. И вышел от него Мастером. С тех пор в Белых Берегах появился седой слесарь в очках. Который пропал вскоре после того, как перестала работать ГРЭС. А в обители стало одним старцем больше. Там много было тех, кто перешагнул вековой рубеж, редко кому доступный из простых смертных.

Я видел слепыми глазами старца Варфоломея, как иноки служили молебны вокруг ведьминого леса Синезёрок, где необычно часто стали пропадать люди. Как ходили крестным ходом по берегу Неруссы-реки, где стали всплывать утопленники. Народ, напуганный и тем, и другим, перестал ходить в лес и к реке. Исчезновения закончились. Десант вернулся в расположение обители.

Видел, как к вратам привозили и приводили «бесноватых» и «одержимых». Многим помогало. Через некоторое время забирали измождённых постом и молитвой «спасённых». Увозили обратно, в привычную жизнь. Где привычные жёны, мужья, друзья, коллеги и соседи подселяли части «выздоровевших» свежие споры. Так или иначе, повторно на «излечение» в обитель возвращались считанные единицы. Неплохая статистка.

На каждую войну из обители выходило войско. Из ушедших возвращались, конечно, не все. И приводили с собой новых иноков, готовых отрешиться от мирской суеты. От Петра Великого по сей день тянулась слава о подвигах, заслугах и беспримерной отваге монахов пустыни. И о щедрых денежных пожертвованиях на защиту Родины.

Четыре подшефных детских дома, один дом престарелых и две столовых для бездомных. Сейчас иноки помогали сирым и убогим так, как могли. Жаль, что Алиса с Павликом не подошли, видимо, по критериям сирости и убогости. Или убожества?

Мир и картинки стерео-панорам схлопнулись мгновенно. Я устоял на ногах только благодаря Сашке, что подхватил мою руку, которую выпустил старец Варфоломей. Казалось, что я не ел и не спал неделю. Хотелось лечь на разбитый запылённый асфальт парковки и зажмуриться. Чтобы пропала память и картины чёрной реки и её слуг. Вернее, не её, конечно же. Крылья воробья набрали привычную взгляду скорость, он догнал и ухватил клювом поперёк тельца серого мотылька. Это было быстро.

— В тебе много сомнений и мало веры, Странник, — проговорил бывший когда-то Мастером.