Дурак, шут, вор и чёрт. Исторические корни бытовой сказки

В. П. Аникин считает, что герой-дурак бытовой сказки перешел в этот исторически новый жанр из сказки волшебной. Отсюда – его связь с доисторическими представлениями и мифическими силами («Мир изменился, а герой остался прежним» [15] ).

Некоторые сюжеты бытовой сказки исторически выводятся из волшебной в работе У. С. Конкки [16] , хотя более убедительны, по нашему мнению, наблюдения Е. М. Мелетинского, считающего линии развития волшебной и бытовой сказок независимыми [17] . Настоящая работа подтверждает вывод о независимости бытовой сказки от волшебной. Но противопоставление дурака волшебной сказки дураку бытовой выглядит у Е. М. Мелетинского сомнительно. «Не следует забывать, – пишет исследователь, – что волшебная сказка, возникшая в определенную эпоху, на определенной идеологической почве, не отражает всех сторон народного, или, точнее, крестьянского, мировоззрения на протяжении его развития. Бытовая сказка, отражающая другие стороны народного мировоззрения, ставит на место пассивного героя активного, часто называя его также Иванушкой-дурачком. Герой бытовой сказки тоже социально обездоленный, но он борется против угнетателей: барина, попа, злого царя, генерала» [18] . Несправедливость такого вывода наглядна по отношению к таким героям бытовой сказки, как набитый дурак, дурак, терпящий насмешки и глумление. С другой стороны, пассивность дурака волшебной сказки относительна и часто обманчива.

15

Аникин В. П. Русская народная сказка: Пособие для учителей. 2-е изд. М., 1977 (1-е изд. – М., 1959).

16

Конкка У. С. Карельская сатирическая сказка. М.; Л., 1965. С. 20–74. В понимании происхождения и смысла образа дурака бытовой сказки У. С. Конкка следует В. П. Аникину и Е. М. Мелетинскому (Там же. С. 129–132). – Прим. В. Ш.

17

Мелетинский Е. М

. Герои волшебной сказки; см. также: Он же. Происхождение героического эпоса. М., 1963. С. 32, 42, 50–51, 55–57. – Прим. В. Ш.

18

Мелетинский Е. М. Герои волшебной сказки. С. 233.

Вопрос об образах так называемой низшей мифологии в бытовой сказке специально разрабатывался Э. В. Померанцевой [19] . Хотя в работах Э. В. Померанцевой речь идет главным образом о персонажах поздних народных верований (XVIII–XX вв.), встречающихся и в бытовой сказке, и в народных суевериях, автор указывает и на доисторические мифологические корни этих образов. «Общепринятым является мнение, – пишет она, – что для русской сказочной традиции, в отличие от фольклора многих других народов, якобы характерно то, что в сказках не фигурируют персонажи народных верований. На самом деле это не совсем так. Несмотря на то что русская устная проза ощутимо делится на два основных вида, резко отличающихся друг от друга системой образов, ассортиментом сюжетов, характером изобразительных средств, а главное – установкой либо на поэтический вымысел, либо на истинность, фактологичность повествования, мы все же, как известно, легко обнаруживаем древние мифологические корни многих бытующих в наше время сказочных сюжетов и образов» [20] .

19

Померанцева Э. В. Образы низшей мифологии в русской бытовой сказке // Современные проблемы фольклора. Вологда, 1971. С. 68–76; Она же. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М., 1975; Она же. Рассказы о колдунах и колдовстве // Ученые записки ТГУ. Тарту, 1975. Вып. 394. С. 88–95. – Прим. В. Ш.

20

Померанцева Э. В. Образы низшей мифологии в русской бытовой сказке. С. 69.

За исключением вышеназванных работ (подчеркнем еще раз, что речь идет об изучении только русской бытовой сказки [21] ), идея об автономном источнике бытовых сюжетов в явлениях доисторического прошлого специально не разрабатывалась. Бытовая сказка во второй половине XIX в. в ее отношении к мифологическому наследию обычно противопоставлялась сказке волшебной. «Дифференциация производилась по принципу противопоставления мифологической и бытовой основы» [22] . «Сам термин “бытовая сказка” – условный» [23] . Противопоставление бытовой сказки волшебной по поводу мифологических или современных бытовых отражений сохранилось во многих работах и позднее. М. А. Вавилова убедительно проследила историю развития понятия «бытовая сказка» [24] . Отдельные наблюдения над доисторическими отголосками в бытовой сказке делались и по иным поводам, не имеющим отношения к жанру бытовой сказки в целом. Так, например, В. Я. Пропп при исследовании доисторических корней волшебной сказки касается также и сказки бытовой. В связи с одним из вариантов сказки о дураке (СУС [25] 1685 А*: «Дурак ставит капкан около дома» – СУС 1643: «Дурак и береза») В. Я. Пропп замечает, что мотив «дурак приводит корову на могилу матери» в доисторической его форме восходит к обряду жертвоприношений на могиле покойных родителей, в сказке одаривающих того, кто этот обряд совершает [26] .

21

Бытовая сказка у русских сплошь и рядом совсем не то, что сказка под тем же названием (научным) у некоторых народов Австралии, Океании, Африки. – Прим. В. Ш.

22

Вавилова М. А. Термин «бытовая сказка» и объем понятия, обозначаемого этим термином // Аспирантский сборник. Вып. I (гуманитарные науки). Вологда, 1972. С. 124.

23

Там же.

24

Там же. С. 123–130.

25

Сравнительный указатель сюжетов: Восточнославянская сказка / Сост. Л. Г. Бараг, И. П. Березовский, К. П. Кабашников, Н. В. Новиков; отв. ред. К. В. Чистов. Л., 1979 (здесь и далее – СУС).

26

Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. 2-е изд. Л., 1986. С. 145–150.

Все вышесказанное делает излишним специальный историографический обзор очень обширной литературы, поскольку в ней бытовая сказка в аспекте предлагаемого здесь исследования почти не затрагивается. Указания на отдельные наблюдения, касающиеся темы данной работы, перенесены поэтому в соответствующие главы настоящего исследования. М. А. Вавилова писала, что «одна группа исследователей [27] считает понятие “бытовая сказка” обобщающим по отношению к авантюрным, новеллистическим, сатирическим сказкам»; «вторая группа исследователей [28] сужает <…> объем бытовой сказки, ограничивая ее сатирической тематикой» [29] .

27

Названы работы: Сакали М. А. Туркменский сказочный эпос. Ашхабад, 1956; Конкка У. С. Карельская сатирическая сказка; Аникин В. П. Русская народная сказка: Пособие для учителей. 1-е изд. М., 1959. По поводу работы В. П. Аникина сделано такое замечание: «Правда, вместо термина “бытовая” Аникин употребляет термин “новеллистическая”, но принцип отбора материала тот же» (Вавилова М. А. Термин «бытовая сказка» и объем понятия, обозначаемого этим термином. С. 130). – Прим. В. Ш.

28

Указываются такие работы: Чичеров В. И. Русское народное поэтическое творчество. М., 1959; Померанцева Э. В. Судьбы русской сказки. М., 1965; Сироткин М. Я. Чувашский фольклор. Чебоксары, 1965; Евсеев В. Я. Карельский фольклор в историческом освещении. Л., 1968 (Вавилова М. А. Термин «бытовая сказка» и объем понятия, обозначаемого этим термином. С. 130). – Прим. В. Ш.

29

Вавилова М. А. Термин «бытовая сказка» и объем понятия, обозначаемого этим термином. С. 127.

Сказка бытовая, как мы пытаемся показать, ни по композиции, ни по происхождению, ни по типу героев и конфликта не сливается со смежными сказочными жанровыми разновидностями.

Большинство работ, посвященных собственно бытовым сказкам, рассматривает не жанр в целом, а лишь те сюжеты, в которых сказочный смех направлен на социальных врагов народа (барин, поп, судья, генерал и т. п.). В этих сказках мы сталкиваемся с народной сатирой. Изучение сказочной сатиры, возможно, и необходимо, но подходить к жанру бытовой сказки как сатирическому вообще или противопоставлять «сатирические сказки» бытовым «несатирическим» было бы ошибкой [30] . Сказки о дураках при таком подходе могут казаться и действительно представляются некоторым авторам сатирой на глупость, встречающуюся в самом народе. То же самое относится к сказочным супругам, которые могут представиться обличительной карикатурой на мужей и жен. Не совсем ясно в таком случае, и как понимать те сказочные мотивы о хитроумном воре, в которых тот обворовывает или высмеивает не классового врага, а своего же брата мужика (родителей, пахарей и т. п.). «Наиболее характерными для народной сказочной сатиры являются две группы сказок: а) сказки, отразившие социальные антагонистические противоречия, и б) сказки, осмеивающие недостатки в народном быту», – пишет, например, Е. Ф. Тарасенкова [31] . «В сказках второй группы, – считает исследователь, – обличаются невежество, глупость, леность, упрямство, вероломство и другие пороки в быту самого народа, порожденные социальными условиями жизни в эксплуататорском обществе. Здесь сатирическое обличение – и насмешки направлены на то, чтобы указать недостатки и тем помочь избавиться от них. Глупость отдельных людей высмеивается в различных ее проявлениях. Сатирически рисуются образы глупцов, которые не умеют делать самых простых вещей, образ набитого дурака, который делает все невпопад, вопреки здравому смыслу» [32] .

30

Нет необходимости называть здесь все многочисленные работы, посвященные сатире в бытовых сказках, так как подробную сводку читатель найдет в современных библиографических указателях по русской фольклористике: РФБУ (Русский фольклор: Библиографический указатель), 1881–1900 / Сост. Т. Г. Иванова. Л., 1990; 1901–1916 / Сост. М. Я. Мельц. Л., 1981; 1917–1944 / Сост. М. Я. Мельц. Л., 1966; 1945–1959 / Сост. М. Я. Мельц. Л., 1961; 1960–1965 / Сост. М. Я. Мельц. Л., 1967; 1966–1975. Ч. 1 / Сост. М. Я. Мельц. Л., 1984; 1966–1975. Ч. 2 / Сост. М. Я. Мельц. Л., 1985; 1976–1980 / Сост. Т. Г. Иванова. Л., 1987; 1981–1985 / Сост. Т. Г. Иванова. СПб., 1993; 1800–1855 / Сост. Т. Г. Иванова. СПб., 1996; 1991–1995 / Сост. Т. Г. Иванова, М. В. Рейли. СПб., 2001. – Прим. В. Ш.

31

Тарасенкова Е. Ф. Жанровое своеобразие русских народных сатирических сказок // Русский фольклор: Материалы и исследования. II. М.; Л., 1957. С. 62.

32

Там же. С. 64.

Более смягченную форму той же мысли придает У. С. Конкка: «Многие сказковеды вообще не признают юмористической сказки как жанровой разновидности, причисляя юмористические сказки к сатирическим. Кроме подлинно сатирических сказок, высмеивающих зло, мешающее прогрессу общества, к группе сатирических сказок причисляются и те, которые высмеивают разные недостатки в крестьянской среде (лень, глупость, упрямство, женскую строптивость, болтливость и т. д.). При этом не учитывается, что в этой тематической группе сказок есть и юмористические, и сатирические сказки» [33] . «В юмористических сказках народ <…> высмеивает свои собственные слабости: глупость, упрямство, лень, бесхозяйственность и другие черты, являющиеся одновременно общечеловеческими недостатками. Юмор этих сказок мягок и простодушен» [34] .

33

Конкка У. С. Карельская сатирическая сказка. С. 6.

34

Там же. С. 127.

Нам представляется, что в самих бытовых сказках нет противопоставления сюжетов по наличию или отсутствию в них сатирического обличения, бытовая сказка – единый жанр, в котором всегда присутствует смех, имеющий характерные признаки, общие для всех сказочных сюжетов. Поэтому, с нашей точки зрения, правы те исследователи, которые не подразделяют бытовую сказку на взаимно противоположные подвиды. Как целое рассматривают, например, бытовую сказку В. П. Аникин, Н. М. Ведерникова [35] . Характерно, что и герой-дурак такой сказки представлен в работах В. П. Аникина и Н. М. Ведерниковой как сложный, глубокий и противоречивый фольклорный тип. В. П. Аникин прав, когда говорит о противоречивой двойственности дурака. Герой сказки смешон и беспомощен в обычных житейских ситуациях, но «черты внутреннего душевного благородства героя возвышают Ивана над другими персонажами сказки» [36] . «Иван-дурак – своеобразный выразитель донкихотства в специфических условиях городского и крестьянского быта на Руси» [37] . Бытовая сказка утверждает нравственный идеал. «Не превращая Ивана-дурака в идеального героя, сказочники излагали свои идеалы добра и справедливости» [38] .

35

Аникин В. П. Русская народная сказка. С. 167–193; см.: Ведерникова Н. М. Русская народная сказка. М., 1975. С. 91–115. – Прим. В. Ш.

36

Аникин В. П. Русская народная сказка. С. 172.

37

Там же.

38

Там же.

Вместе с тем наше исследование доказывает, что В. П. Аникин ошибочно возводит героя бытовой сказки к герою-дураку и неубедительно рисует нравственный мир героя, прибегая к христианизированным категориям («Иван чужд корысти, праведен и чист душой, никого не обидит, не побьет» [39] . На самом же деле в сказке герой-дурак убивает собаку, дьячка, обрубает ноги лошади и т. п.). В конечном счете дело сводится к тому, что ни герой, ни сказочный смех не могут быть правильно поняты без исследования их доисторических предпосылок. «Безумные поступки Иванушки-дурачка, – замечает Н. М. Ведерникова, – как бы наполнены особым смыслом, продиктованы внутренними побуждениями сделать доброе дело. <…> И потому доброта и незнание Иванушкой-дурачком самого обычного не получают явного осуждения. Мало того, отсутствие разума и бедность компенсируются случаем: “дуракам везет”, “дуракам счастье”. Однако в народной трактовке образа Иванушки-дурачка уже явно наметилась другая тенденция. Не случайно сюжеты этого типа часто контаминируются с сюжетами сказок о глупцах. <…> В таких сказках сатирическое изображение Ивана-дурака становится более явным. Оценка его сказочными персонажами согласуется с оценкой слушателей. Примечательна и такая деталь: глупость часто ведет к жестокости» [40] .

39

Там же. Подобное представление имеет научную традицию, связанную с интересными работами А. М. Смирнова, например: Смирнов А. М. Иванушка-дурачок // Вопросы жизни. 1905. № 12. С. 5–73. – Прим. В. Ш.

40

Ведерникова Н. М. Русская народная сказка. С. 105.

Мысль исследователя представляется нам незавершенной. Незавершенность ее в том, что противоречия цельного художественного фольклорного образа рассматриваются в единстве. Перед нами не один образ, а два, в то время как в сказке это один и тот же фольклорный тип в различных ракурсах.

Особо следует сказать об изучении бытовой сказки других народов. В качестве примера можно указать на работу Е. Д. Турсунова «Генезис казахской бытовой сказки в аспекте связи с первобытным фольклором» [41] . Подобные исследования в будущем могут послужить целям международного сравнения и в конечном итоге изучению бытовой сказки как мирового явления [42] .

41

Турсунова Е. Д. Генезис казахской бытовой сказки в аспекте связи с первобытным фольклором. Алма-Ата, 1973.

42

Последний абзац Вступления оговаривает принципы оформления диссертационной монографии. – Прим. В. Ш.

Глава 1 Выделение жанра бытовой сказки

Не существует проблемы разграничения сказок новеллистических и бытовых со сказками кумулятивными, о животных, волшебными. Проблема возникает, когда мы пытаемся отделить бытовые сказки от новеллистических. Сказочные виды или жанры различаются не названиями, а художественными признаками. Признаки эти в своей совокупности первичны, названия вторичны и всегда в большей или меньшей степени условны.

К существенным и определяющим признакам сказочных жанровых разновидностей относятся: композиция, генезис, типология героев и характер содержания (отношение к действительности; явления, отраженные в сказке). Этот вывод не нов. Структурное исследование волшебной сказки велось В. Я. Проппом в тесной связи с генетическим ее изучением. «“Морфология” [43] и “Историческое корни” [44] представляют собой как бы две части или два тома одного большого труда. Второй прямо вытекает из первого, первый есть предпосылка второго» [45] . Такое изучение давало возможность не только объяснить структуру волшебной сказки, но и избегать преувеличений и ошибок. Оно было необходимым условием содержательного посюжетного изучения волшебной сказки. Метод, предложенный В. Я. Проппом, был подготовлен достижениями европейской филологии, фольклористики и искусствознания конца XIX – начала XX в. Так, например, идея «морфологии сказки» была выдвинута в русской науке А. Н. Веселовским. «Было бы интересно, – замечает он, – сделать морфологию сказки и проследить ее развитие от простейших сказочных моментов до их наиболее сложных комбинаций» [46] . Важно подчеркнуть, что идея морфологии у А. Н. Веселовского вырастает из всего предшествующего генетического изучения сказки. А. И. Никифоров не отрывает морфологию от изучения содержания сказки [47] . В этом сказалось резкое расхождение идей фольклористики с установками формальной школы. Иностранные предшественники морфологического изучения волшебной сказки указаны самим В. Я. Проппом в «Морфологии сказки».

43

Пропп В. Я. Морфология сказки. М., 1928.

44

Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946.

45

Пропп В. Я. Структурное и историческое изучение волшебной сказки // Пропп В. Я. Фольклор и действительность: Избр. статьи. М., 1976. С. 138.

46

Веселовский А. Н. Из лекций по истории эпоса // Веселовский А. Н. Историческая поэтика. Л., 1940. С. 455.

47

Никифоров А. И. К вопросу о морфологическом изучении народной сказки // Сб. статей в честь академика А. И. Соболевского. Т. СІ. № 3: Сб. русского языка и словесности АН СССР. Л., 1928. С. 173–178.

Показательно для истории нового метода, что идеи морфологии (в системе иной терминологии) были выдвинуты не только в филологии и фольклористике, но и в искусствоведении. Новый метод опирался на наследие Гёте, к которому обратился и В. Я. Пропп. В работах Г. Вельфлина наиболее ярко продемонстрировано было единство морфологического, генетического и содержательного анализа произведений европейской живописи эпохи Средневековья и Возрождения. Фундаментальные элементы художественной формы в специфических сочетаниях (т. е. их композиция, морфология) выделяются и изучаются им в качестве предпосылки к историческому и содержательному осмыслению [48] . «Книга должна помочь выработать те понятия, благодаря которым только и станет возможным точное историческое представление» [49] ; «речь идет не о единичных произведениях искусства, а только об основном чувстве формы, не об искусстве как таковом, но только о предпосылках искусства», – замечает Г. Вельфлин по поводу своего метода [50] .

48

Особенно в: Вельфлин Г. Основные понятия теории искусств. М., 1930 (Kunstgeschichtliche Grundbegriffe. Das Problem der Stilentwicrelung in der bildenden Kunst. 1915).

49

Вельфлин Г. Искусство Италии и Германии эпохи Ренессанса. М., 1934 (Die Kunst der Renaissance Italien und das deutsche Formgefuhl. 1932). С. 60.

50

Там же. С. 66.