Два дня до солнца

— Эммануил Борисович, уж не знаете ли, кто причиной тому?

Чех невинно смотрит на неё и пожимает плечами.

— Вот вы мне и поможете. Не хотите же, чтоб в Одессе творились безобразия без вашего ведома?

Сара Абрамовна берет на руки рыжего котищу и ворчит что-то про пользу Следящих. Кот согласно мурлычет.

— С вами связываться — это такая головная боль, я вам говорю. Но мне не нужен этот гембель на больную старую голову. Я таки прочешу Одессу и достану вам того шлимазла, только не делайте мне нервы.

Тирада малоприятная, но убедительная. К тому же да, все безобразия должны происходить исключительно с ведома Следящего.

Чех бросает взгляд в окно и хмурится. Темно. Театральник, наверно, в ярости. Пора уже покидать страшно гостеприимную во всех смыслах хозяйку.

Попытку попрощаться срывает пронзительный звонок мобильного. Чех смотрит на экран — Дима. Что, уже куда-то вляпался?

— Да? — получается хрипло и отрывисто.

— Ты ещё долго? — интересуется Дима немного отрешённо. — Мы уже всё, стоим тут у входа.

Чех приподнимает бровь, представив картину.

— Стоим?

— Ну, да. С этим чу… ну, приятелем твоим, — нехотя произносит Дима, и тут же добавляет совсем тихо, — давай быстрее, у меня ощущение, что он всё-таки готов полакомиться человечиной.

Чех невольно фыркает, чем вызывает недоумение на лице Сары Абрамовны.

— Хорошо, скоро буду.
– Нажимает отбой и почти извиняющимся тоном произносит: — Прошу простить, но дела. Обед был сказочным. Возможно, будем видеться чаще, когда я перееду в Одессу.

Сара Абрамовна как-то рассеянно кивает и даже не выходит его проводить. Чех спускается по ржавым ступенькам, перепрыгнув всего одного кота, и машет на прощание таинственному соседу, так и сидящему в увитой виноградом беседке.

— Эммануил Борисович, — неожиданно раздается низкий голос Городовой.

Чех притормаживает у выхода и оборачивается:

— Да?

Что-то ещё? Вроде всё обговорили, а видеть его тут совершенно не были рады.

— Таки за сколько километров вы сейчас от Одессы?

— Ну… — он мысленно прикидывает и выдает результат: — Этак сто пятьдесят.

Сара Абрамовна задумчиво поправляет воротник халата, а потом очки на переносице, чтобы не сползали на нос. И всё же говорит:

— И таки не надо ближе. Я вас умоляю!

Глава 9. На башне ратуши

Тот, о ком не знает Дмитрий Мороз

Наше время

Прозвучало, как ни странно, без акцента. Очень мягко, журчаще, можно заслушаться и позабыть обо всём вокруг.

Я медленно поднимаю взгляд. Наверное, всё послышалось. Не может быть.

Солнце слепит глаза, но даже сейчас я вижу, что волосы, как выжженный степной ковыль, полыхают золотом. Зелёный глаз немного прищурен - не так просто смотреть прямо на дневное светило.

Кожаные брюки, рубашка в черно-красную клетку, кожаная куртка с молнией на правом рукаве и плече. Ничего похожего на того щеголеватого джентльмена, с которым я встретился ещё несколько дней назад, а… хм… на кого?

Ярасланов переводит взгляд на меня, откидывает со лба рассыпавшиеся пряди. Они как-то причудливо лежат, струятся вниз. Сейчас он кажется моложе. Но не проще - это однозначно. Зелено-голубая волна всё равно приковывает к месту, не давая шевельнуться.

Он садится напротив, легко так, плавно, с какой-то особой грацией.

«Псих, - думаю я.
– Определенно псих, который теперь меня ещё и преследует.

Пытаюсь судорожно вспомнить, как надо себя вести, когда рядом психически неуравновешенный человек. Так… злить нельзя, проявлять агрессию нельзя, выводить из равновесия тоже. Соглашаться. Потому что неизвестно, как отреагирует. Самое легкое - выставит дураком в глазах окружающих. А нелегкое… думать об этом не хочется.

Что интересно, самому Ярасланову, кажется, откровенно плевать на моё напряжение и нежелание поддерживать разговор.

Удивительно.

Я невольно оборачиваюсь, но понимаю, что Игорь ещё не пришёл.

Черт. Как нехорошо получилось. А еще я как-то умудрился пропустить момент, когда подошёл официант. Ярасланов успевает что-то быстро показать, тот кивает и уходит.

Он тут есть собрался? Нет, ну уже ни в какие рамки!

– Послушайте, - начинаю я.

– Люблю Львов, - обрывает он меня, не давая продолжить.
– Знаете ли, Антон, есть в нем что-то завораживающее, душевное. Идёшь по улице, кажется, что с тобой говорят стены домов и брусчатка под ногами. Я, когда попал сюда в первый раз, был крайне изумлен. Город словно застыл на границе, где в тесных объятиях сплелись его воля и наша душа.

Я внезапно закрываю рот, понимая, что, в общем-то, согласен с ним. И тут же спохватываюсь, встряхиваю волосами. Не хватало ещё заслушаться.

– А вы?
– невинно улыбается он так, словно рад меня видеть.

Да-да, именно меня.

– Хороший город, - обтекаемо отвечаю я.

Он смотрит на меня, хмыкает, потом кивает. Так… будто самому себе.

– Отдыхайте. Надеюсь, вечер пройдет спокойно, на площади вас никто не тронет.

Я моргаю и непонимающе смотрю на него. Площади? Площадь Рынок? Откуда он знает, что я собирался туда пойти?

И тут чуть ли не матерю себя. Собственно, это простой тычок в небо, ибо все, кто приезжает, обычно идут в центр. В любом городе, тут нет ничего сверхнеобычного.

В этот момент подходит официант, а Ярасланов поднимается. Передо мной ставят тарелку, я открываю рот, чтобы сказать, что ничего не заказывал, как вдруг ко мне склоняются и шепчут на ухо, опаляя дыханием:

– Здесь прекрасная запечённая форель со сметаной и грибами, не отказывайтесь.

Вдоль позвоночника проносится горячая волна, тело прошивает током и свистящими искрами, вышибая всё на свете.

Ярасланов уходит, а я так и сижу, не в силах пошевелиться. Потому что ощущение, что рядом вспыхнуло солнце, ударило косыми лучами, напоило всё тело жутким жаром и взорвалось, разнеся всё на метры вокруг.

Я медленно опускаю глаза, смотрю на продолговатую тарелку с запеченной рыбой. Золотистая шкурка, грибы, зелень, будто маленькая лужайка. Тонкая линия сметаны, которая закручивается вдоль спинки форели. И запах такой, что хочется сразу всё проглотить.

Моргаю, пытаюсь прогнать свет, который неожиданно застлал глаза. Что за ерунда? Вроде бы в момент, когда Ярасланов сказал про форель, я на солнце не смотрел. И тут же становится не по себе, когда снова проживаю миг, в который он ко мне склонился.