Двадцать и двадцать один. Наивность

– Мы дадим немцам полноценный отпор, – спокойно и размерено ответила Мария.

– А откуда будете брать войска, если все мобилизованы на Урал и Восток?

– Возьмём, не переживайте, Яков Михайлович, один отряд Попова чего стоит, – Спиридонова на мгновение оторвала взгляд от сигареты и её глаза встретились с взором Свердлова. По телу эсерки пробежали мурашки, пересохло во рту – большие, чёрные глаза светились в темноте. Освещение и гнёт вопросом играли не малую роль в её воображении. Она поспешно выдохнула струйку серебристого дыма и бросила окурок на пол, раздавливая его каблуком.

– Надеетесь на “авось”, – Свердлов ухмыльнулся, опустив ресницы. – Как бы вы в таком случае не пролетели, Мария, как фанера над Парижем.

– А вы только и умеете задавать провоцирующие вопросы? – эсерка подняла брови, также облокачиваясь, повторяя движения большевика.

– Отнюдь, вам в провокации равных нет, – Свердлов снова устремил глаза в прозрачном пенсне на женщину. Марии было нечем парировать, хоть лесть ей была чужда, к тому же смотреть куда-то в сторону ей порядком надоело.

– Так не пора ли объявить об окончании перерыва? – спросила она, улыбнувшись. – Пятнадцать минут давно прошли.

– И то верно. – Свердлов окинул взором часы и, отстранившись от колонны, направился прочь от стены. Спиридонова осмелилась посмотреть вслед, и снова ей стало смешно. Как такая женщина как она может бояться этого низенького, тёмного еврея? Но весь мир когда-то дрожал от одно только имени Наполеона Бонапарта, хотя сам он был отнюдь не французом и небольшого роста. Значит, что-то и по мимо притягательной или ужасающей внешности может вызывать у людей привязанность, отчуждение, ненависть, любовь и страх – любые чувства, кроме изветшалого равнодушия.

“Вторая часть Марлезонского балета” – цитируя Дюма, на деле вторая часть второго дня съезда практически не отличалась от первой. Эсеры выполняли кульбиты гневных речей, изобличающих Брестский мир, большевики парировали угрозой войны. Ленин поражался хладнокровности Троцкого по поводу этого съезда – зная эсеров, их методы и принципы, от фракции можно было ожидать чего угодно. Разумеется съезд никогда бы ни пошёл им навстречу – Ильич понимал, что мир обязан был существовать. Для Троцкого же это значило крах мировой революции. Перманентная мировая революция – три заветных слова, ради которых этот человек готов был уничтожить всё на свете: за эти слова он жил, за эти слова был готов отдать жизнь. Чужую, конечно. Ленин в бдительной осторожностью слушал речь Спиридоновой, коя эмоциями своими была чиста, а злости и разочарованию её не было предела.

– ... Владимир Ильич Ленин, – говорила она, протягивая руки в зал, – каким он был до Октябрьской революции, до нашей ссоры – справедливым, хладнокровным, страждущим за жизни рабочих и крестьян нашей страны, и каким стал после – щепетильным человеком до власти, до узурпации, и то, о чём мечтали наши братья – большевики – о мировой революции, об освобождении пролетариата и крестьян всего мира обратилось в пепел и развеялось на ветру! Затмили им глаза и души деньги и власть!..

“Что ж ты городишь, дурёха”, – думал Ленин, подперев кулаком щеку. Нет, глупой Спиридонову Ильич не считал, но он знал, что последует после таких слов. Необходимо было выступить после неё. И Ленин выступил.

– Всё в нашем мире, как говорит Альберт Эйнштейн, относительно. Относительно и время, в котором мы живём. В октябре, более полугода назад нашей основной задачей было свержение буржуазии в России и выход из Первой Мировой. Мы этой цели с вами достигли. Теперь фракция большевиков, будучи ответственной за советский народ, должен удержать его от гнёта белой армии – той самой низвергнутой буржуазии. Нам необходимо, товарищи, уладить конфликт буржуазии и пролетариата в нашей стране, а уже потом думать о мировой революции. Поэтому разрыв Бреста и развязывание межгосударственной войны недопустимо. А фракцию левых эсеров считаю окончательно погибшей, утонувшую в провокаторах и единомышленниках Керенского. Предыдущий оратор говорил о ссоре с большевиками, а я отвечу: нет, товарищи, это не ссора, это действительный, бесповоротный разрыв!

День съезда закончился в четыре часа дня. Всероссийская чрезвычайная комиссия, здание, которое расположено на Малой Лубянке, продолжала свой будний день. Владимир Григорьевич Орлов служил тогда в секретариате: распоряжался бланками и удостоверениями. Также вёл непосредственную организацию работы допросов контрреволюционеров. Он был шатеном со светло-карими, большими глазами и всегда нахмуренными, сдвинутыми бровями – это выражение лица вошло в его привычку навсегда, из своего далёкого прошлого.

Ещё до Февральской и Октябрьской революций он, будучи профессиональным юристом, работал судебным следователем в Польше. И как раз 1912 году он вёл дело политического заключённого Феликса Дзержинского, отбывавший тогда срок в X павильоне. Да так раскрутил, что накопал ему 20 лет каторги, а позже визит в одну из самых страшных тюрем Российской Империи – Орловский централ. [Всюду одни Орлы – как не заметить]. В Первую Мировую Владимир Орлов служил в военной контрразведке следователем по особо важным делам. Действительный статский советник, состоял в особой комиссии генерала Батюшкина, расследовал дело сахароводчиков.

Орлов был убеждённым монархистом и антикоммунистом. После того, когда генерал Алексеев ехал на Дон начинать борьбу с большевизмом, он поручил Орлову оставаться в Петрограде и создать разведывательную сеть. Что Владимир Григорьевич и сделал. Пользуясь покровительством доверчивого Бонч-Бруевича, Орлов устроился на советскую службу в ВЧК.

И в один прекрасный день в одном из следственных отделов... лицом к лицу столкнулся с Феликсом Дзержинским. Орлов замер, похолодел от ужаса, охватившего его целиком, подумал – это конец.

– Место встречи изменить нельзя, – произнёс Дзержинский, изучая проницательным взглядом следователя, и как ни в чём не бывало пожал ему руку. – Это очень хорошо, Орлов, что вы на нашей стороне. Нам нужны такие квалифицированные юристы, как вы.

И вот теперь Орлов был в управлении своего бывшего подследственного, и ему не верилось, что его жизнь “до” была не сном. В коридор с лестницы первого этажа вошёл молодой русоволосый чекист, почему-то опустивший в пол светлые, затуманенные глаза. Это был первый заместитель и просто товарищ председателя ВЧК Вячеслав Александрович.

– Товарищ Орлов, Феликс Эдмундович у себя? – поспешно бросил он, остановившись у стола.

– Нет, – покачал головой Владимир Григорьевич. – Может быть, я могу помочь?

Чекист кивнул, махнув кому-то рукой. Тут же с двух сторон его окружили два человека в форме – один был брюнетом, другой – рыжим – Блюмкин и Андреев.

– Пару бланков дайте, пожалуйста.

Орлов тут же протянул листы в руки центрального русоволосого чекиста. Монархист ненавидел последнего – он всех, находящихся в этом городе, считал своими кровными врагами, но вида, естественно не подал.