Двадцать и двадцать один. Наивность

– Товарищ Александрович, печать при вас? Не забудьте, потом уведомьте Феликса Эдмундовича.

– При мне. Не забуду, – чеканя каждое слово, ответил сотрудник ЧК по отчеству и фамилии Александрович. Он тут же скрылся за дверью, за ним направился Блюмкин, а Андреев остался у стола секретариата, чтобы спросить что-то существенное.

Блюмкин вытащил из шкафа печатную машинку, вставил в проём пустой бланк и ловко набрал нужный текст:

“Специальное поручение ВЧК, предписывающее незамедлительное посещение посольства Германии...”

Длинные пальцы ловко щёлкали по клавиатуре, и, спустя минуту, удостоверение было готово.

Александрович ерзал на месте, взволнованно считая в голове какие-то цифры. Блюмкин вытянул из проёма листок и положил на стол. Александрович безмолвно вытащил из из кармана и старательно поставил в углу удостоверения печать ВЧК.

– Всё, – выдохнул он, обеспокоено взглянув на подчинённого и однопартийца в одном лице. – Осталось только подписать.

– Может быть, поговорите с ним? Насколько я помню, он выступал против Бреста.

– Он всё знает. Не беспокойся, он будет железно молчать, – Александрович протянул листок обратно Блюмкину. – Но от голосования за Брест, тогда в феврале, воздержался. Чтобы спасти Ильича. Видишь, Яков, как за полгода всё может измениться. С подписью как таковой проблем не будет, только прошу, сделайте всё чисто – не наследи! Я тебя знаю. Всё должно идти по плану.

– Обижаешь, – Блюмкин хищно улыбнулся, убирая удостоверения в портфель.

6 июля. Спустя час после убийства.

– Как убили?! – Ильич, так долго метавшийся по кабинету, остановился у стола, а глаза метали молнии. – Выяснил, кто стрелял?

Чичерин, который и сообщил о трагической новости, качнул головой.

– Террористы, видимо из-за спешки и волнения, оставили в посольстве портфель. Рицлер сообщил, что это были представители ВЧК.

– ВЧК?.. – у Ленина от удивления дёрнулся левый глаз. Он тяжело опустился на стул, закрыв лицо руками. Чичерин смутился и прикусил язык: наблюдать, как мучается Ильич, не было сил, но не сказать всё сейчас, значит, добить после.

– В портфеле было найдено удостоверение на имена чекистов Блюмкина и Андреева... с личной подписью председателя Чрезвычайной Комиссии.

– Дзержинский!!! – озлобленный рёв Ленина испугал Чичерина, отчего тот даже шарахнулся в сторону. Ильич бросился к телефону, в исступлении крича в трубку каждое слово. – Срочное собрание! Ко мне в кабинет сейчас же!

Спустя несколько минут вокруг Вождя стояли пятеро большевиков: Зиновьев с опаской посматривал на товарищей по партии, тайно подозревая каждого в измене; Троцкий и Свердлов стояли рядом, но если последний был действительно взволновал из-за грянувшей ленинской ярости, то нарком по военным и морским делам тоскливо и равнодушно, облокотившись рукой на подоконник, глядел в окошко; Чичерин стоял за спиной предсовнаркома, сцепив позади руки – он смотрел на всех исподлобья; и прямо напротив Ленина, держал осанку, словно на допросе по старой привычке Дзержинский. Этот человек мог вынести любой взгляд, но перед Лениным он трепетал, а потому, гордо стоял у всех на виду с опущенными глазами.

Такое поведение Ильич обязательно счёл жестом стыда или немого раскаяния, если бы не знал Феликса Дзержинского – никогда революционер не совершал того, за что после стыдился бы, а если и совершал что-либо радикальное, то с преднамерением, железным основанием и холодным расчётом. А потому Ленин разозлился пуще прежнего. Он некоторое время, молча, наблюдал за “предателем”, затем сделал пару шагов ему навстречу и спокойным, но пронзительным и натянутым до предела, как струна, голосом, наконец, сказал:

– Не думал я, что ты пойдёшь на авантюры с эсерами. От кого угодно, но от тебя я этого не ожидал.

Дзержинский, услышав такие слова от Вождя, передёрнулся всем телом. Он поднял глаза и в упор взглядом убитого животного посмотрел на Ленина.

– Как вы могли так даже подумать, Владимир Ильич?! Эта гнусная ложь!..

– Молчите, голубчик! – громко одёрнул его Ленин, и Феликс униженный вновь отвёл глаза. – Скажи, если ты здесь не причём, то откуда на удостоверении взялась твоя подпись?

– Её подделали, – сквозь зубы отвечал Дзержинский. – Я ничего не подписывал.

– Да, подпись действительно достаточно легко подделать, – согласился Свердлов, но Ленин пропустил мимо ушей его слова.

– Однако тебе же импонирует разрыв Бреста! Ты голосовал против начальной ратификации, а смерть немецкого посла лишь повод для его бесповоротного разрыва.

– Я воздержался от голосования, – продолжал упорно парировать чекист.

– И Рицлер ещё за неделю до убийства предупреждал, что на Мирбаха готовится покушение! Почему ты ничего не предпринял? Почему мне ничего не сказал?! – с каждым словом голос Ленина повышался и, в конце концов, перерос в крик. – Что – молчишь? Нечем больше оправдаться?!

– Это было невозможно! – Феликс вновь взглянул на предсовнаркома: зелёные глаза блестели от обиды. – Если вы считаете, что я лгу, если вы более не доверяете мне, поверив подобной клевете, то расстреливайте как контрреволюционера, но повторяю снова и снова – подпись фальшивая и я не отдавал приказ убивать Мирбаха!

Для Ленина подобной пламенной речи было достаточно, чтобы поверить Дзержинскому: ещё с самого начала он сомневался в подобной подлости, однако тот, кто абсолютно точно знал, что за пламенными словами могут оставаться только слова, отпрянул от окна, переняв эстафету добивания Дзержинского, медленно обходя последнего вокруг.

– Допустим, что подпись не ваша, и допустим, что вы действительно не отдавали такой приказ, – с пафосом, как окружной прокурор, проговаривал он, сверкая пенсне. – Однако печатью руководителя ВЧК располагаете только вы, и она сейчас в кармане вашего плаща. Покажите её всем, чтобы вы не могли сказать, будто у вас её выкрали.

Наркомвоенмор протянул руку ладонью вверх, ожидая действий. Дзержинский с силой до больного хруста схватил её и сунул небольшую печать.

– Подобная есть у двух моих заместителей, и если не выкрали у меня, то выкрали либо у Александровича, либо у Лациса, – прошипел Феликс.

– Всё это чересчур сложно, не находите? Подделывать вашу подпись, воровать печать у заместителей, выискивать без подозрений бланк для удостоверения... Не проще ли завербовать кого-то одного, чтобы этот самый “кто-то” сам отдал приказ расстрелять посла?

Дзержинский оскалился, а узкие, кошачьи глаза метали молниями ядовитой зелени от ярости и ненависти: ещё бы чуть-чуть и он кинулся бы на наркомвоенмора, чтобы разорвать на куски, но холодный разум всегда возобладал над огненной душой. Он сдавленно вздохнул и по-змеиному процедил: