Двадцать и двадцать один. Наивность

Её грубо усадили на стул, больно ударив по плечам, оставив, казалось, наедине с самой собой. Так показалось Каплан: она, озираясь по сторонам, пыталась разглядеть какие-то очертания места, где находится, но кромешная темнота скрывала пространство от её глаз. Лишь «волчье око» неотрывно следил за ней, и вдруг, эсерка увидела, как некий тёмный силуэт позади лампы, зашевелился. Каплан от неожиданности и испуга подалась назад. Следователь тенью всё это время следил за ней: он – наоборот, подался вперед, демонстративно листая перед арестанткой папку с делом, которая, по сути, была пуста.

– Назовите полное имя, – заговорил Петерс: голос его был металлическим и холодным, что ввело эсерку в ступор.

– Я – Фаня Ефимовна Каплан, – раздался короткий ответ.

– Гражданка Каплан, признаёте ли вы своё преступление: вы стреляли в Ленина сегодня?

– Да.

Петерс нетерпеливо фыркнул: он был мастером своего дела, но впервые его коснулась истина: «лиха беда начала». Он долго смотрел на Каплан и с каждой секундой понимал, что допрашивать её привычными методами бесполезно. Замешательство его основывалось в первую очередь из понимания того, в кого стреляла женщина напротив, а также и оттого, что это была именно женщина, и именно болезненного вида. Она же со страхом смотрела на чекиста, выжидая агрессивных действий – Каплан думала, что тот тоже, ничего не спрашивая, начнёт бить её. Однако Петерс сидел, скрестив руки, и молчал.

– По какому мотиву вы на это решились?

– По собственному убеждению, – словно в пустоту отвечала Каплан. – Я так считаю, вот и всё.

– Считаете, что справедливо убивать товарища Ленина?

– Ленин предал интересы мировой революции, социалистические идеалы, – Каплан сделала паузу, дабы проверить реакцию чекиста. Петерс был непоколебим. – За то, что он подписал декрет о «Брестском мире» партия социалистов революционеров решила, что такого человека в правительстве допускать нельзя.

Женщина напротив вызывала у Петерса чувство ненависти, и она в своих мыслях была отчасти права – желание чекиста прервать допрос было очень велико, сравнимое только с желанием Раскольникова поскорее покончить со старухой – процентщицей. Но скрепя сердце, Петерс прекрасно помнил завет своего начальника, о том, что трезвый рассудок должен быть у человека на первом месте. Председатель бы не простил ему такого вольности желаний, а раз его не было сейчас в столице, всю ответственность за допрос Каплан была возложена на плечи Петерса. И он не должен был подвести.

– При вас был обнаружен Браунинг,- продолжил чекист. – Из него вы стреляли?

– Из какого револьвера я стреляла, не скажу, я не хотела бы говорить подробности, – безразлично говорила эсерка.

– Стреляли три раза?

– Не помню, возможно.

– Как это «не помню»?! – воскликнул Петерс и тут же прикусил язык. Каплан вздрогнула, быстро моргая глазами от нервов и страха. – Хорошо. Почему на месте преступления было найдено четыре гильзы вместо трёх? Вы были с кем-то в паре? Стрелял кто-то ещё?

– Я была одна.

– Откуда четвёртая гильза? – сдержано спрашивал Петерс.

– Не знаю… – Каплан снова вздрогнула, когда едва различила, что фигура чекиста приподнимается. – … Хотите бить – бейте! Я по убеждениям стреляла и от своего не откажусь!

– Не собираюсь я о такую, как ты, – сквозь зубы процедил чекист, – руки марать.

Каплан слабо ухмыльнулась, но эта странная улыбка продержалась на её лице лишь мгновение.

– Можешь считать меня, чекист, ничтожеством – мне всё равно.

– Не отклоняйся от допроса излишним пафосом, гражданка Каплан, – жёстко отрезал Петерс. – С вами был Протопопов? Матрос из отряда эсеров?

Каплан молчала, потупив взгляд. Петерс забарабанил пальцами по столу, продолжая вглядываться в лицо женщины: худое, бледное, под глазом сиял более чем заслуженный фингал, над бровью – продольный шрам, а резкие черты делали лицо ещё грубее, чем оно было на самом деле.

– Долго будем-с в молчанку играть, Каплан? – жёстко спросил чекист. – Ты была знакома с ним – вы из одной фракции!

– Итак знаете, – сухо откликнулась женщина, едва шевели иссохшими губами. – Спрашивайте уж что на самом деле хотите.

– Я буду спрашивать то, что посчитаю нужным, – оборвал её Петерс сурово, перестав стучать по столу, что снова показалось эсерке угрожающим жестом. Она невольно сжалась и задрожала, как осиновый лист, облизав губы. Чекист был готов завыть от злости, ибо сил у него не было терпеть и смотреть на эту лицемерку. – Хватит трястись! Не тряслась, когда в товарища Ленина стреляла, не дрожала... Не вздумать реветь! Иначе я без всяких вопросов подпишу заключение о расстреле...

– Не собиралась я реветь, – стальным голосом процедила Каплан сквозь зубы.

– Ты хотела склонить меня на жалость, – возразил Петерс, – а теперь поняла, что это – невозможно. Были ли вы под следствием?

– Арестована была в 1906 году как анархистка.

– По какой причине? – вытягивал показания Петерс.

– Была сослана в Акатуй за взрыв бомбы в Киеве.

– Женщина Попова, которая была ранена при разговоре с Лениным к вам сопричастна?

– Она мне абсолютно не знакома.

– Так ты – анархист? – сощурил глаза чекист. – Или эсер?

– Не считаю нужным сказать,- отрезала она.

– Ты имела связи с эсерами? – повторил, пытаясь выяснить Петерс настойчиво, но безуспешно. Каплан смело раскачалась на стуле и наклонилась достаточно близко к столу следователя.

– Иди ты нахер, чекист, – с презрением прошипела она. Заместитель председателя ВЧК гневно засопел от такой наглости, смиряя женщину уничижительным взглядом. Он был на грани того, чтобы добавить нахалке второй синяк.

– Увести! – громко крикнул он, и вот уже пара сотрудников ВЧК под руки уводят торжествующую преступницу, а Петерс, оставшись в одиночестве, складывает руки на столе и утыкается от бессилия в них носом. Даже после столь короткого допроса чекиста безумно тошнило.

“А этой стерве хоть бы хны, – зло думал Петерс. – Сидит, специально дрожит, вынуждая и думая, что буду её бить. Нет, не буду. Я должен быть выше. Выше чувства презрения – только так я доберусь до истины. Никаких лирических отступлений, только допрос. Егэ... у меня ещё досье на неё не составлено. И протокол. Нет, я не смогу. Я завра не выдержу – не осилю. Нужно приказать Курскому и Дьяконову. Пусть попытают счастья. А мне нужно искать связи. Что-то с этой Каплан не так. Не спроста всё случилось, нет, не спроста. Орлов что-то явно подозревает, но он занимается справками. А вдруг... Всё равно необходимо проверить. Каплан, Каплан. Кто же ты такая?..”