Двадцать и двадцать один. Наивность

Также Троцкого не радовала нынешняя ситуация, вернее, она его озадачивала. Нынче нарком стал де-факто государственным управленцем, и если ко власти, идущей ему прямо в руки, он относился с ликованием и принятием, то ко всей полноте ответственности, опускавшейся на плечи, Троцкий не был готов. А перестраиваться из революционного романтика в прагматика-вседержителя он не мог. Прагматизм, словом, убивал сущность Троцкого: его несокрушимую гордыню, служившую ему достоинством, а не недостатком, поэтичность и змеиную увёртливость от любого рода последствий и его неконтролируемый субъективизм, как неприятие ничего иного, кое отличается от собственных идей и воззрений. Да, Троцкий не отрицал в себе присущие толики максимализма: чем власти больше – тем лучше, чем речь длиннее и эмоциональнее – тем эффективнее она действует на массы – без этого максимализма и волевой целеустремлённости Лев Давидович никогда бы не стал тем, кем он есть сейчас, в эту секунду. Когда капли дождя маленькими трассирующими пулями пытаются расстрелять его, но всё тщетно – окно защищало его – накрепко захлопнуто.

Из-за ветра и из-за мыслей Троцкий не заметил маленького, чёрного человека, облокотившийся на стену и в чём-то имевший с ним внешнее сходство.

– Как чувствует себя Ленин? – негромко спросил Свердлов. По какой-то причине он не мог застать Ильича в сознании, а после посчитал и вовсе ненужным посещать больного.

– С ним всё в порядке, – ответил Троцкий, не оборачиваясь, холодно и угрюмо. – Ты же говорил, что он безнадёжен.

– Врачи сделали всё, что было в их средствах, – Свердлов с досадой развёл руками.

– Нашёл, кого вербовать, гений, – снова фыркнул нарком.

– Сожалеешь, что бросил Казань?

– Я бы приехал при любом исходе, – покачал головой Троцкий. – Мы как-никак условились.

– Всё пошло под откос…

– Однако Ленин не выгонит тебя, сейчас ты нужен ему в работе, пока я буду на фронте. Будь я на его месте, откровенно говоря, послал бы тебя к чёрту. – Троцкому вскоре надоело созерцать «излияние небес» и он повернулся лицом к товарищу. – Если он узнает о Каплан?

– Рано или поздно он узнает, – оборвал Свердлов; глаза его были опущены, рассматривая собственные сапоги. – Не о том беспокоюсь. Феликс собирается вернуться в Москву. Представляешь, если ОН узнает и допросит Каплан? Узнает, что она была в Кремле, а у «Железного Феликса» итак лютые подозрения – хитрый, как лис, всё же скроет. И если Петерс не в силах что-либо сделать, то этот…

– Надо от неё избавиться, – сказал Троцкий таким тоном, словно объявил прогноз погоды или озвучил время на часах.

– То-то и оно. И как можно скорее перевести в Кремль.

– Прямо сюда?

– Да, Лёва, прямо сюда. – Свердлов сделал уточняющий жест рукой. – Здесь у нас свои люди, не то, что на Лубянке. После опубликуем некоторые показания – народ должен продолжать ненавидеть Каплан.

– Ты был знаком с ней?

– Моя сестра была знакома. Ты меня хочешь укорить, а ведь эта леди как никто подходила на эту роль. Она искренне презирает Ленина, искренно верит в то, что именно он спровоцировал левоэсеровский мятеж и его же подавил. Кто бы то ни был из наших противников отныне ненавидят Ленина. Белые приписывают ему Романовых, контрреволюционеры – расправу над эсерами, иностранцы – Мирбаха. Все карты сложились, и гибель Ленина были бы для него лучшим выходом. Ох, живучий. Хоть стихи про это пиши. Но ничего-ничего, то ненадолго.

Троцкий, слушавший монолог Свердлова вдруг нахмурился, наклонил в подозрении голову: цепочка верных мыслей замкнулась на выводе, от которого, однако, мелкая дрожь пробежалась по телу не хуже ледяного ветра.

– Ты хочешь отравить его? Не смей – это слишком подозрительно. Слухи пойдут, что в самом Кремле есть заговорщики, и вот тогда на нерадивых врачей вину не свалишь. Дзержинский прикончит тебя собственноручно, и ему будет плевать на свои чистые ручки. Если Ленину удастся выкарабкаться, то пускай. Уж лучше пусть так. Не дискредитируй ни себя, ни меня перед ним и уж тем более перед Феликсом. Чувствую я, что не лис он, а змей – не укусит, но задушит.

– Я так и думал, что ты будешь о том сожалеть. А ведь я настаивал на том, чтобы его ещё в июне…

– Поздно пить боржоми, Яша. Я-то тогда думал, что Ильич в живых не останется. А теперь, если Александрович проболтался, Дзержинский убьёт меня. В первый же миг, как встретит. Хорошо, что он в Питере, а я через несколько дней вернусь на фронт. Оборудую собственный поезд и на полгода желательно…

– Не Дзержинский, так белые тебя прикончат, – хищно усмехнулся Свердлов: забавно ему было наблюдать, как Троцкий от страха вслух пытается придумать, как убежать от гнева Дзержинского. – С чего ты взял, что Александрович проболтался?

– Не хорони раньше времени, у тебя это плохо получается, – Троцкий, увидев, как Яков Михайлович достаёт из кармана длинную и плоскую пачку сигарет, скривился и фыркнул в третий раз. Он уже практически год пытался бросить курить по той причине, что накануне Октябрьского переворота в самый разгар революции упал в обморок, да ёще на глазах толпы, хоть и товарищей. – Что со вторым? Стреляла не одна Каплан.

– Ещё тридцатого Юровский его к стенке поставил, – произнёс Свердлов, сжимая зубами сигарету и чиркая спичкой. – Наша партия сыграна, Лёва. Ленин отныне не у дел – пули заранее были кое-чем пропитаны, поэтому если Ильич спрашивал, сколько осталось, то вопрос этот имеет резон.

– Так вот ты о чём!.. – воскликнул Троцкий.

– Лёва, ты ни чем не хуже Ленина! – Свердлов засверкал глазами так фанатично, что Троцкого пронзило невольно обескураживание. Что слышал он дальше разожгло его самолюбие до кострища, и, сам того не замечая, нарком взволновано вслушивался в речь Якова Михайловича, который, словно, невербально раздувал грозу. – Разве ты мог так просто забыть твои старания ровно год назад? Разве ты забыл, как мы с тобой, надрываясь, приближали всеобщий народный триумф! Помнишь, где был Ильич? В Финляндии, а перед этим – в Разливе, в шалаше почивал. А ты – за решёткой. Но тогда-то хоть мы все были равны. А что сейчас? Ленин настолько возгордился, что ставил ультиматум, и ничего о мировой революции слышать теперь не хочет. Разве Маша Спиридонова не была права, когда называла его “предателем”? А Каплан? Она готовилась к этому с февраля, как только мы подписали тот декрет: “за” и “против”. Ты воздержался. И верно сделал! И ты, Лёва, должен был стать Вождём мирового пролетариата, якобинцем, Гаврошем! Откуда взялся Ильич? Он так старается противостоять войне и мечтает о свободе и равенстве людском, что даже забыл о реальности...

Свердлов резко замолчал: по лестнице поднимался Петерс в промокшей от дождя шинели, сжимая в руках тёмно-синюю папку. Троцкий понял: лишние уши, к тому же уши заместителя “Железного Феликса” им не нужны, взглянув на Свердлова, который едва ли заметно кивнул, нарком тут же направился навстречу к Петерсу.

– Добрый день, Яков, – бросил Троцкий, протягивая руку. – Вы к Владимиру Ильичу?

– Здравствуйте, Лев Давидович, – Петерс хоть и не подчинялся наркомвоенмору, однако отдал честь. – Да-с, нужно переговорить с товарищем Лениным по поводу покушения.

– Так значит, вы ведёте следствие, – Троцкий убрал руки за спину и нарочито стал отходить подальше от квартиры Ильича, под напором которого Петерс, естественно делал шаги назад. – И как? Успехи есть?

– Успехи-то есть, но не в том русле, – пожал плечами чекист. – Нужно задать Владимиру Ильичу несколько вопросов, как свидетелю...

Троцкий по-лисьи сощурил глаза: Петерс был для него своим человеком, ведь даже отношения с ним были куда лучше, чем отношения с председателем ВЧК, потому опасности для наркомвоенмора не представлял. “Однако эта ленинская бледность при упоминании Свердлова может сыграть злую штуку, – вдруг подумал он. – Хотя, что Петерс с этим может сделать? Ничего. Нет, беспокоить Ильича не надо. Каплан являлась в Кремль вдруг не без его ведома? Он будет задавать вопросы: к кому, если не к нему? А здесь только к одному человеку являются без ведома Ленина. Свердлов всё ловко спланировал, но если на нас падёт тень подозрений... Петерс-то бессилен, а вот Ильич... Ну, и Ильич бессилен. Что в этаком состоянии он может предпринять? Сослаться можно на бред, но ведь и прежде он угрожал. Эх, Фани, Фани, что ж ты промахнулась?..”

– Всё это, конечно, правильно, но товарищ Ленин сейчас в тяжёлом состоянии. Его никак нельзя волновать расспросами, он сильно переживает по этому поводу, – ответил нарком. – Можно я посмотрю?

Петерс протянул папку. Троцкий поспешно пролистал дело, не найдя ничего особо подозрительного. За это время к компании присоединился Свердлов, через плечо пытавшийся рассмотреть показания.

– Она сознаётся, что стреляла в Ленина, – вынес он вердикт. – Так зачем же дело стало?

– Знаете, о чём она рассказывала? – Петерс нахмурился: про шаль и Витю-анархиста он ничего не записал. – О своей несчастной любви. Весь допрос. И вы считаете, что это – профессиональный убийца?